Куно

Флагелляция в Хишарте: новая глава

От автора

Когда три года назад я опубликовал в Литературных опытах свою новеллу «Флагелляция в Хишарте», я не предполагал, что 13 июня 2003 года станет для меня началом большой и сложной литературно-исторической игры, в которой прямо или косвенно примут участие многие уважаемые авторы клуба. Придуманная исключительно в качестве интересного фона для тематических сцен вымышленная страна в Атлантическом океане неожиданно даже для меня самого стала обрастать плотью исторических фактов и географических реалий, а мельком упомянутые в тексте персонажи принялись стремительно обзаводиться собственными биографиями и характерами. Однажды приняв на себя бремя демиурга, автор так и не смог сложить его со своих плеч.

Я не готов обещать, что со временем мне удастся превратить текст моей новеллы в целую книгу со множеством глав – но кое-какие движения в этом направлении за последнее время были сделаны как мною самим, так им моими коллегами, которые любезно согласились посвятить свое перо заполнению тех или иных эпизодов истории Хишарты и окружающих ее земель. Удастся ли исполнить этот замысел и насколько полно – покажет будущее.

Пока же я хочу предложить вниманию читателей те несколько глав, которые уже – хотя бы вчерне – были созданы за последнее время. Очень надеюсь на конструктивную критику и рад буду выслушать все замечания и предложения – как относительно текстов, так и касаемо начатого проекта в целом.

Телесные наказания при императорском дворе

В те времена детей секли настолько повсеместно, что это ни у кого не вызывало не только протестов, но и малейшего удивления. Одна хишартская поговорка утверждает, что “перед розгой все равны” и надо сказать, что такое равенство соблюдалось от хижин до дворцов. К примеру, так называемые Книги гофмейстера, реестры расходов хишартского двора за XV-XVII века, недавно так тщательно исследованные в труде профессора Э.Биллинга (см. E.Billing. The Hishartian Court from 1500 to 1700, Beаrdsley Univ. Press, 1973), фиксируют среди прочих трат, и регулярную заготовку прутьев “для нужд их императорских высочеств”. При этом даже формальное наследование трона не избавляло малолетних правителей от уготованной всем детям империи участи. Для иллюстрации этого тезиса следует сделать некоторое историческое отступление и познакомиться с героями следующего очерка.

Императрица Ильрика (1499-1559 гг.) и ее младший на три года брат Иосиф (Жозе) унаследовали престол своего отца Леона III в апреле 1505 г. Перед смертью император поручил опеку над обоими детьми регентскому совету, составленному из четырех высших сановников государства. Однако вскорости между ними обнаружились серьезные разногласия и тогда архиепископ Людвик Шовеле (1460-1512 гг.) организовал уничтожение двоих из своих конкурентов. Третий из соправителей – герцог Товия ла Бьелла – был вынужден бежать и несколько раз безуспешно пытался свергнуть власть архиепископа, который семь лет правил страной от имени маленькой Ильрики.

Современная наука давно уже всецело реабилитировала монсеньора Шовеле, которого историографы времен Просвещения традиционно представляли злым гением Хишарты, а деятельность его изображали исключительно в темных тонах. Архиепископ был не более жесток, чем кто-либо из современных ему правителей, а количество казненных при его регентстве вряд ли превышало средние для того времени показатели. В годы правления Шовеле империя вела ряд достаточно успешных войн с южными княжествами и готовилась к войне с Акмором, был введен более совершенный налоговый кадастр, урезаны привилегии знати, улучшена монетная система, в 1509 г. в Чалько начала свою работу первая государственная типография. Именно с Шовеле связано завершение таких выдающихся памятников архитектуры, как дворец Рыжих Хвостов и церковь апостола Иакова “на Бараньей лопатке” (Sent Jacobo an Cambo Codres).

По иронии судьбы, как раз с построенной стараниями архиепископа церкви в ночь с 30 на 31 июля 1512 г. колокол подал сигнал для отряда ла Бьеллы, который незадолго до того тайно вернулся в город в свите акморского посла и подготовил успешное восстание, поддержанное недовольными увеличением налогов жителями столицы. Перед тем группа заговорщиков с помощью рядового гвардии Берта Эскетеса проникла в покои Ильрики и убедила принцессу покинуть дворец и присоединиться к выступлению против регента. Появление Ильрики во главе восставших заставило гарнизон перейти на сторону инсургентов. Утром 31 июля тринадцатилетняя Ильрика официально вступила на престол и 2 августа была коронована в кафедральном соборе Чалько. Ряд сторонников Шовеле были смещены, а сам архиепископ сослан в отдаленный монастырь, где и умер от разрыва аорты два месяца спустя, – предположения о его отравлении были опровергнуты недавно проведенной экспертизой его останков.

Хотя последующее правление Ильрики заслуженно считают “золотым веком” Хишарты, не следует забывать, что основу блистательных успехов империи в ту эпоху заложил этот незаслуженно оболганный потомками человек. Особое значение фигуре Шовеле в моих глазах, как историка, придает тот факт, что монсеньор ревностно собирал исторические рукописи, – именно в его коллекции и были найдены знаменитая летопись Бубо, рассказавшая про увлечения одного из древних царей, а также хроника “эгротского анонима”, поведавшая о некоторых способах осады городов в первой половине XIII века. Так что без трудов архиепископа нынешний наш труд был бы куда более коротким и неполным.

Однако, каким бы ни был Шовеле гуманистом с точки зрения историографии и литературы, его трудно назвать таковым в личной жизни. Нет никакого сомнения, что он был неоправданно жесток к оказавшимся в его власти детям. Приведенные Э.Биллингом (op. cit) cчета на закупку прутьев, подписанные гофмейстером Х.-Т. ла Брезе (занимал свой пост в 1506-1515 г.) позволяют судить о расходе приобретенного материала. Также в Национальном архиве Чалько хранятся учебные тетради юной императрицы с собственноручными правками ее наставника и – что самое интересное – подсчетом количества допущенных ошибок. Вряд ли такой анализ блужданий Ильрики в латинских глаголах имел для архиепископа чисто теоретический интерес. Можно лишь представить, как тяжко было бедному ребенку высидеть на троне какую-нибудь многочасовую церемонию, например, прием иноземных послов, когда ее только что хорошенько высекли за ошибки в сочинении или иной проступок.

Мы имеем несколько свидетельств, которые говорят если не о садистских склонностях Шовеле, то, по крайней мере, о широком применении им розог к его маленьким воспитанникам. Акморский резидент Уль Боногаль в своей реляции от 3 августа 1512 г. (архив торговой корпорации в Алмарне, ныне в частной коллекции), объясняет отказИльрики встретиться с архиепископом перед его отъездом в ссылку тем, что:

“…королева (Акмор в указанное время еще не признавал императорский титул правителям Хишарты – К.) питала неприязнь к монсеньору, поскольку тот, пользуясь своим положением регента и наставника, неоднократно подвергал ее и брата весьма суровым наказаниям розгами за малейшие прегрешения, без которых дети ее возраста вряд ли могут обойтись. Так, накануне архиепископ очень строго высек младшего князя (Жозе – К.) за то, что он тот без разрешения выбежал в парк, чтобы сорвать для сестры увиденные ею из окна цветы. Вероятно, этот проступок и не требовал сам по себе такого жестокого наказания, однако принц пытался скрыть свою шалость, и был уличен во лжи одной камеристкой, которая показала архиепископу спрятанный детьми букет. А поскольку монсеньор не терпел, когда его воспитанники говорят неправду, то за подобный обман он подверг младшего князя шестидесяти ударам по голому телу, хотя королева, бывшая, по сути, виновницей этого наказания, со слезами умоляла простить брата. Т. слышал со слов Эскетеса, коему было пожаловано герцогство, что тело младшего князя было настолько иссечено, что он почти не мог стоять на ногах, и несколько раз терял сознание, так что его пришлось взять на руки, когда они ночью покидали дворец. Этот слух кажется мне вполне достоверным, поскольку во время коронации в соборе Креста Господнего как королева, так и принц выглядели очень усталыми и с трудом выдержали мессу…” (к слову, достаточно правдопродобным выглядит версия о том, что информатором акморского шпиона был уже упомянутый нами кавалер Р. ла Торрес – К.).

Еще более сгущает краски в описаниях жестокости архиепископа Эзра Кейоль, который в изданной им в изгнании и немедленно запрещенной на родине истории хишартской церкви (см. Qeyolius E. Historia Ecclesiastica Hishartiae, Basiliae, 1593) утверждает, что Шовеле якобы был влюблен в императрицу Магдалену Бранденбургскую (1482-1503 гг.) и потом мстил беззащитным детям за отказ их матери разделить с ним ложе. Конечно, при этом не надо забывать, что автор был одним из идеологов хишартской реформации и не мог питать теплых чувств к архиепископу, которого в лучших традициях протестантской риторики именует “злодеем”, “тираном” и “волком в овечьей шкуре, воссевшим на престоле Элаидов”.

Некоторые намеки на интересующий нас вопрос можно почерпнуть и из тех сообщений, которые кружили тогда среди интеллектуальной элиты христианского мира. Так, достопочтенный Томас Мор в своем письме не менее славному другу Эразму, который в ту пору как-раз преподавал греческий язык в Кембридже, упоминает, среди прочего, что:

“…известный тебе Гитлодей, прибывший накануне из своего путешествия, посетил меня в моем лондонском жилище и, среди прочих новостей весьма любопытно поведал мне о падении чалькотского прелата Людвика, того самого, что некогда интересовался твоим мнением о том, можно ли слово pueri (мальчики – К.) в хорошо известных нам с тобой на собственной спинах словах Притч (имеются в виду широко цитируемые в узких кругах стихи 22:15, 23:13-14 и 29:15 – К.) толковать таким образом, что оно относится равным образом и к девочкам. Если помнишь, ты тогда ответил, соблюдая все формы приличия, положенные князю церкви, что еще святой Иероним в письме Алетии советовал не наказывать девочку, если она будет отставать в учении, но поощрять ее ум, чтобы она радовалась в случае победы и печалилась от неудачи. Хотя лично я не полностью разделяю твое мнение и ты это хорошо знаешь (Мор наказывал своих дочерей телесно и это было известно его корреспонденту, который гостил в 1509 г. в Лондоне – К.), однако не могу с тобой не согласиться, что розга в руках подобного педанта может принести лишь горькие плоды, чему судьба архиепископа Чалько да будет примером. Воистину прав ты был, милый Эразм, когда в своей превосходной Encomium Moriae, которой я не престаю наслаждаться в часы досуга, высмеял жестокую свору грамматиков, уподобив их кумскому ослу (подразумевается следующая цитата из “Похвалы глупости” – “чрезвычайно собой довольные, они устрашают робкую стаю ребятишек своим грозным видом и голосом; они полосуют бедняжек прутьями, розгами, плетьми и свирепствуют, по своему благоусмотрению, на все лады, точь-в-точь как известный кумский осел” – К.).

Куда более важным, хотя тоже косвенным аргументом, могут быть слова самой молодой императрицы, якобы сказанные ей на заседании совета короны в ноябре того же года. Узнав о смещении Шовеле, папа Юлий II направил в Чалько угрожающее послание, требуя от Ильрики покаяния в совершенном ею преступлении под угрозой отлучения от церкви и наложения на Хишарту интердикта. Такая перспектива не на шутку испугала большинство окружения императрицы, которое готово было принять условия понтифика, буде они не окажутся чрезмерными. Когда был поднят вопрос о том, что Рим может потребовать в качестве извинения за нарушение своих прав, граф ла Кэшем осторожно вспомнил о прецеденте с английским королем Генрихом II, который был вынужден подвергнуться бичеванию на могиле архиепископа Бекета. Согласно распространенной легенде, юнаяИльрика рассмеялась и сказала исторические слова “да нам не привыкать!” (johe contalle) – об этом упоминает, например, Бругиус в своем “Итинерарии”. Увы, его автору не удалось порадовать своих читателей развернутым описанием покаянной церемонии, поскольку папа Юлий скончался в феврале следующего года, а его преемник Лев Х предпочел свисту плетей звон полновесных хишартских дукатов, чему летучий фламандец и выразил свое искренне сожаление. Фраза же Ильрики стала формальным девизом ее правления и боевым кличем хишартской кавалерии – рейтары ла Керти, атаковавшие чжолийские легионы при Экхате, ревели в упоении “да нам не привыкать!” и эти же слова оказались на ленте учрежденного сто лет спустя военного ордена Черного пламени, единственного знака отличия, который не был упразднен после революции и существует и в наше время.

Однако все точки над “и” расставляет переписка Ильрики и Жозе, изданная почти сто лет спустя (русский перевод П.Л.Шепелева ныне уже является библиографической редкостью).Этот безусловно достоверный и глубоко личный документ датирован 1530 г., когда Жозе в звании коннетабля командовал армией, выступившей на завоевание земель чжоли. Как известно, вначале кампания развивалась успешно, войска захватили Эштру и заставили ее население присягнуть империи, однако очень скоро партизаны почти блокировалихишартов, которые жестоко страдали от болезней и непривычного климата. На военном совете мнения разделились – сам Жозе настаивал на немедленном походе вглубь страны, чтобы не допустить концентрации противника, а полевые маршалы ла Кэшем и ла Эггешаль предпочитали укрепиться в городе и ждать подхода подкреплений. Зная запальчивый характер брата и его неопытность в военных делах, Ильрика приказала отложить поход до окончания сезона дождей. В письме от 15 июня раздраженный запретом коннетабль приводит такой аргумент в свою пользу:

“…помнишь, сестра, когда мы были детьми, я так боялся боли, что тебя заставляли держать мои руки во время порки, и ты всегда плакала, но не разрешала прикрываться ладонью, потому что назначенные удары не были бы мне засчитаны, и я бы взамен получил новые? Так и сейчас ты приказываешь оставаться в Эштре, потому что любишь меня и выбираешь меньшее из двух зол. Я знаю, Рика, что ты всегда защищала меня как младшего, но теперь я уже не тот твой quenza (переводится примерно как “пушистик” – К.), вину которого ты всегда пыталась принять на свое собственное тело. Поверь, стрелы чжоли пугают меня куда меньше, чем тогда пугали розги в руках архиепископа…”, – полагаем, что комментировать эти строки нет необходимости.

Что же касается отношения самой Ильрики к розгам, то оно было, скорее, негативным. Своих детей она воспитывала без применения телесных наказаний – так, Биллинг обратил внимание на то, что траты на прутья возобновляются только со времен правления Леона IV (1581-1592 гг.). Хотя ниже будет приведен случай применения розог самой Ильрикой, но нет сомнений, что она совершила это все по тому же упомянутому принципу, который всегда заставлял ее выбирать меньшее зло. На протяжении всего своего правления Ильрикаупорно отказывалась подписывать смертные приговоры даже самым отъявленным изменникам и еретикам. Это, конечно, не говорит о том, что в ее правления страна была избавлена от веревки и топора, т.к. далеко не все дела попадали в поле зрения императрицы, но, во всяком случае, общее настроение ее царствования было довольно гуманным даже по нашим меркам, не говоря уже о шестнадцатом веке.

Чтобы более отчетливо представить себе наших персонажей стоит обратиться к творчеству одного из лучших художников того времени Петера (Педро) Оливе (сер. XV в. – 1519 г.).Испанец по происхождению, он под конец жизни стал придворным живописцем в Чалько. Его кисти, в частности, принадлежат несколько портретов Ильрики, в том числе знаменитое полотно с ястребом (сохранилась только копия в амстердамском Риксмузеум), а также прелестные ангелы с лицами принцессы и принца в сцене Благовещения из южного придела архикафедры. Однако нас интересует первый из парадных портретов, созданный еще в период регентства Шовеле зимой 1511 г. и находящийся ныне в галерее императорского дворца.

Картина изображает Ильрику и Жозе во весь рост – они стоят почти анфас, взявшись за пальчики, как при начале танца. Сразу бросается в глаза, насколько они похожи – у них обоих серые глаза и ярко-русые волосы, только у девочки они по тогдашней моде заплетены в длинные локоны, а у мальчика свободно распущены по плечам. Ильрика одета в темно-розовое платье, инкрустированное по рукавам жемчужными узорами, на Жозе серебристо-серый костюм начала XVI в., его бархатный берет украшен алмазным аграфом, через плечо лежит пурпурная перевязь ордена св. Инри, а у пояса висит маленькая шпага. У их ног на резном паркете валяются ракетка и воланчик с перьями.

Часть фона справа составляет тканная золотом занавесь с изображением крылатых существ и гербов провинций Хишарты. В стрельчатом окне видны недостроенные шпили церкви св. Иакова, что позволило установить с достаточной степенью вероятности место действия – западное крыло дворца в Чалько (к сожалению, его интерьеры в своем первозданном виде не дошли до нашего времени, т.к. в начале XVII века были перестроены в стиле барокко).

В левом углу комнаты находится пюпитр с раскрытой на нем книгой, а также видный с торца предмет, который исследователи творчества П.Оливе традиционно считали скамеечкой для молитвы, тем более, что прямо напротив него на стенке висит распятие. Однако не так давно Франтишка Легран в своей книге о художнике (см. Legran F., Peter Olive y Ramirez:ceteyo et creatades, Chalco, 1992) на основании компьютерных измерений деталей изображенной на картине комнаты пришла к выводу, что на этом приспособлении куда удобней не столько преклонять колени, сколько перегибаться в подходящей для экзекуции позе – хотя нельзя исключить, что подобное устройство могло использоваться в обеих важных целях. Судя по ширине, блок был рассчитан на две особы, и при случае очаровательная парочка могла разместиться на нем рядышком вполне комфортно, если это слово можно применить к такой ситуации. Как ехидно заметила д-р Легран, “только смешным пуританством критиков можно объяснить факт, что никто не смог опознать предмет, с котором многие из нас совсем недавно были знакомы не понаслышке” – впрочем, ей, конечно, виднее.

(По словам очевидцев, подобные приспособления для детских комнат были популярны в стране и в более позднее время (см. Goward Ch. Relations, London, 1780). Есть также свидетельства, что якобы этот самый блок был в легендарной коллекции капитана Бенджамина Крукфэнга – по крайней мере он упоминается в ее каталоге, который Б.Касарес видел на книжном аукционе в Буэнос-Айресе в августе 1939 г. (вопросы о существовании коллекции, подлинности ее каталога и от том, был ли Крукфэнг прототипом Рафаэля Гитлодеяили же наоборот, до сих по остаются открытыми – см. об этом Yutte P. The Diary of Brugius: mystery or mystification?, NY, 1980).

В пользу такой гипотезы говорит и обнаруженная при рентгенографии полотна спрятанная под слоем краски надпись на скамеечке EscQuoPec. По мнению Ф.Легран, это сокращение латинской фразы “испытаете наказание за грех ваш” (Числа 32:23) – вполне приемлемая цитата для такого рода устройства. Вторая скрытая аббревиатура IBSCorTIDIuveT была найдена под изображением ракетки и может быть истолкована как “да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей” (Экклезиаст, 11:9). Если исходить из представления о глубоком символизме тогдашней живописи, то помещенные Оливе на картине станок для порки и ракетка для игры, вероятно, должны были изображать радости и горести детских лет – вряд ли можно с уверенностью сказать, чего в юности Ильрики и Жозе было больше.

Ф.Легран принадлежит раскрытие еще одного библейского шифра, оставленного в картине художником. В переплетении жемчужных узоров на одном из рукавов принцессы можно прочесть латинские буквы GAL и цифры IV и I. Если это так, то, вне всякого сомнения, речь идет о четвертой главе Послания к Галатам апостола Павла, которая начинается словами “наследник, доколе в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего; он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцом назначенного”. Трудно найти иные слова, что более точно отражали б положение дел на момент создания этого замечательного полотна. Догадывался ли сам Оливе о том, что назначеннный срок близится к концу мы, наверно, так никогда и не узнаем.

Хотя история Ильрики и стала источников вдохновения для множества творцов, однако, к нашему глубокому сожалению, тема ее порок не была надлежащим образом раскрыта вхишартской литературе. И не удивительно, – долгое и наполненное событиями время правления императрицы предоставляет множество куда более увлекательных сюжетов, нежели сечение девушки розгами, из которого, как уже известно, нельзя сделать драмы в пять актов или, по крайней мере, сделать это нелегко.

И, тем не менее, в хишартской ильрикиане есть произведение, заслуживающее самого пристального нашего внимания. В одном из томов изданной в 1962 г. “Антологии малоизвестной хишартской поэзии ХХ века” приведено стихотворение, которое якобы было найдено в планшете неизвестного офицера, убитого при высадке на атолл Эредо 25-30 апреля 1931 г. Трудно проверить достоверность этой информации и, тем более установить подлинное имя автора, – потери флота и армии в одной из наиболее кровопролитных битв Хишартско-Акморской войны были огромными. Стихотворение не имеет заглавия и посвящено некоей М.К. – опять же неизвестно, кого скрывал автор за этими инициалами. И все же оно стоит того, чтобы привести его полностью:

Рифленый ястреб на кирасах,
Оковы ножен в серебре –
Год тысяча пятьсот двенадцать
На отрывном календаре.
В шандалах оплывают свечи,
Власть тьмы не в силах превозмочь,
Июльский раскаленный вечер
Перетекает плавно в ночь.
Затих беззвучно древний город,
Глотнув прохлады благодать,
И остро чертят метеоры
Пространства бархатную гладь.
Летят к земле аэролиты,
По небу чиркая едва,
И болью воедино слиты
Два одиноких существа.
Тебе тринадцать, ему десять,.
В дворцовой спальне вы вдвоем,
Друг к дружке тесно жметесь вместе,
Как львята в логове своем.
Безмолвно дремлет город Чалько,
Не зная про твою беду:
Твой первый и любимый мальчик
Дрожит в горячечном бреду.
Его пушистых прядей россыпь,
Ты гладишь бережно рукой,
Тихонько шепчешь: Жози, Жози!
Не бойся, милый, я с тобой.
Двум пленникам своей короны
Не разорвать гнетущих пут.
Золототканные грифоны
Темницу вашу стерегут.
Повиновенья прочны сети,
И одолеть их – не дано:
Вы лишь наказанные дети,
И лишь одно разрешено:
Покорно преклонив колени,
За грех прощения просить.
О вашей дерзости и лени
Наставник строгий говорит,
О том, что должно благодарно
К нему исполниться любви,
Приняв заслуженную кару
За прегрешения свои.
Целованы прилежно лозы,
Прощальный сделан реверанс,
Обиды горькой злые слезы
Туманят серые глаза…
…Заснул уже. Подушка смята,
Пусть лишь во сне нет места злу,
Его игрушечная шпага
Тихонько дремлет на полу.
С иконы Пресвятая Дева
В печали молча смотрит вниз,
И темным соком гроздья гнева
В твоем сердечке налились.
Но и тебя усталость клонит,
Все слезы выплаканы прочь,
Глубоководным Рубиконом
Течет над миром эта ночь.
Сестренка, девочка, Ильрика!
Окончится твой детский ад:
Уже отточенные пики
На волю вырваться хотят,
И ждут назначенного срока.
Предвестием иных времен,
Вот-вот под шпилем Сент-Жакобо
Прольется колокольный звон.
Уже недолго до рассвета!
Из глаз твоих исчезнет тень,
Когда под грохот фальконетов
Зарей займется первый день.
Твой первый день, моя Ильрика!
Святою жалостью томим,
Склонился ангел светлоликий
На изголовием твоим.
Засни и ты. Он будет с вами.
Уже недолго до зари.
…И за дворцовыми стенами
Стучат мечами патрули.