Марлен, Эрго

Граценские проходят эскадроны

Граценские проходят эскадроны – 
Заранее дрожи, коварный враг!
Малиновые с серебром погоны,
И славою в боях покрытый стяг!

Пусть мы в любых бывали передрягах
Но наш Господь не сотворил пока 
Преграды, что замедлила б атаку
Граценского драгунского полка!

Пусть машут ланчи нам вослед с балконов, 
Отцы дивятся нашим орденам!
Служить в рядах граценских эскадронов –
Такая честь, досталась, братцы, нам!

Никогда еще не звучал полковой марш Граценских драгун так уныло и бестолково, как осенью 1909 года. Не было этого коварного врага, который дрожал бы от одного топота копыт. Не было ни окопов, ни артиллерии, ни убийцы кавалерии – скорострельного оружия «Максим», всего того, о чем писали в военных журналах по следам Англо-бурской и Русско-японской войн.

Капитан Баградо, командир третьего эскадрона Граценского драгунского полка, не верил, что кавалерии наступает конец, и что в следующих боевых столкновениях место драгун, гусар и кирасир займут железные боевые машины с «Максимами» и орудиями на борту. Может быть, даже на гусеничном ходу.

Нет, драгунский палаш и верный карабин за спиной еще долго будут решать дело. И пусть лишены они, драгуны, быстролетного блеска гусар или основательности тяжелых кирасир, но кто, как не драгуны, поддержит пехоту в пешем строю, а потом стремительной атакой прорвется в тыл врага, чтобы нанести ему окончательное поражение? За драгунами будущее!

Капитан Баградо всегда думал так и ждал своей следующей войны – но не такой, как в этом злополучном Девятом году. Граценские драгуны разбились поэскадронно и несли теперь в разных уездах провинции службу, более подходящую для жандармов – ловили бандитов по лесам, усмиряли бунтовщиков в городках и деревнях, и каждый мирный житель мог оказаться врагом престо… то есть Республики, а каждый враг – притвориться таким же мирным, как и мальчишка, которого они недавно подобрали.

Третий эскадрон шел из крайне бестолкового рейда, в котором два драгуна были ранены, один убит, а противник… да какой противник? Два повешенных заговорщика да десяток-другой, ну, третий-четвертый, перепоротых задниц (может, и не тех, кто в суматохе разберет) – какой же это противник? Разве достоин он малиновых погон с серебряным прибором? Граценского драгунского мундира?

Капитан находился в середине походной колонны, перед ним и позади него колыхались усталые фигуры всадников, и одна из них, вон там, поодаль, была совсем еще маленькой… Да разве берут таких в драгуны? На войне, особенно гражданской – берут, потому что деваться им все равно некуда.

 Ох, до чего же хотелось есть кадету Цандеру (такое звание присвоили ему в эскадроне – не солдатом же называть мальчишку?)… Точнее, не так. Жрать! Жрать и спать. Сейчас бы домой, в тишину, на крахмальные простыни… И чтобы утром на столике дымился горячий шоколад, а в столовой горничная накрывала завтрак.

Только где он, тот дом? Где мама, сестренки, бабушка? Даже гимназия с ее занудными падежами и умножениями сейчас кажется чем-то настолько родным и милым…

«Ага, будут тебе падежи, прямо под копыта соседней лошади, – думал он. – Спасибо, если свои же не затопчут. И как после этого проклятущего седла еще ходить можно? Все ж болит, а ноги сами собой враскоряку ставятся. То-то весь эскадрон подшучивает, кто явно, кто втихаря. Забыли, как сами учились скакать, да?
Все, скоро казарма, а там упасть и спать сутки напролет, лишь бы обо всем забыть, и о рейде этом кошмарном, и о… обо всем, короче. Тишины хочу, хоть немножечко тишины…»

Капитан осадил лошадь, развернулся лицом к проходящим мимо него по двое драгунам… Серый осенний дождик, чавкающая дорога.

– Горни-иист!

Чем-чем, а голосом капитан, сын полковника и внук майора – из потомственной династии кавалеристов – обижен не был.

Горнист на серой кобыле подлетел через мгновение.

– Стой!!!

Горнист поднес трубу к губам, протрубил короткий сигнал, и ряды замерли на дороге.

– На базар едем, репу продавать? Или тещу хороним? Драгу-уны!

Капитан дал коню шпор, и прямо по обочине рысью пошел вдоль драгунского строя.

– Эскадрон, через три версты – город. Завтра даю эскадрону дневку. При одном условии!

Ряды привычно провожали взглядами своего командира…

– В город войти – мо-лод-цами! С песней! А не похоронной процессией. Горнист, марш!

И снова протрубил горнист, и колыхнулись фигуры, и дождик как будто был не таким уж и злым. Завтра дневка! Делай, что хочешь… или что унтер велит, но в любом случае – никуда не скакать, никого не ловить. Можно в кабачке потратить остатки жалованья, можно девчонку подцепить…

А капитан подъехал к маленькой фигурке где-то в середине строя, и уже чуть потише, так, что слышно было всего за версту, рявкнул:

– Цандер! К тебе тоже относится! Что за посадка – на заборе сидишь? Ты драгун! Гра-цен-ский! Девки будут любоваться на тебя, как в город войдем, а ну, смотри веселей!

Нелегко мальчишке – а кому легко быть драгуном? Кому легко в походе? Не жалеть, мамка пожалеет, а заботиться должен командир о таком.

«Ну да, –думалось Тео, – нужны мне ваши девки как собаке пятая нога! Да и вам, лано капитан, пора бы о чем-то более подходящем думать, чай, не юнец уже.
А чего это все вокруг онемели и пялятся, как на заморскую диковину? Да и господин капитан малость пятнами пошел, ой, никак его родимчик хватит сейчас…
Ээээй, вы чего, это ж я только так, думаю про себя! Или не совсем про себя?! Ох, мамочки, чего только с устатку не ляпнешь! Лано капитан, вы чего? Это ж шутка была… Малость неудачная, ваша правда…»

– Та-ак… – только и выдавил из себя капитан.

А потом, собравшись с силами добавил во всеуслышанье:
– Слышали, эскадрон, как кадет звонко тявкать умеет? Вот и добрый бойцовый пес из него будет – а дисциплине-то научим, не впервой!

И кто-то засмеялся, и ряды драгун даже как будто приободрились немного.

«Да уж, вы научите! – зло твердил про себя Тео, – спасибо, премного благодарны, насмотрелись в рейде… Впрочем, это мы еще посмотрим, на что вы, лано капитан, будете способны после доброй чарки гроки. Ставлю золотой тайл против испанского дублона, что вы лыка вязать не будете и отдыхать станете в вашей любимой позе – мордой, ой, то есть, простите, благородной физиономией в салате из рябчиков.

Где он, этот чертов город, а? Нитки сухой не осталось, а уж как седло это скрипучее натерло все, что можно, и тем более, что нельзя – это ж в кошмарном сне не приснится. Но не дождетесь вы слез от Тео, еще чего выдумали. Это просто дождинки по лицу стекают, только и всего.

И уж тем более никто не узнает, что за гремучая смесь отчаяния, злости и гонора клокочет под алым не по росту мундиром. Думаете, я сдамся? Не тут-то было! Цандеры не сдаются! И слабостей своих не показывают никому!»

Место ночлега всегда оказывается дальше, чем хотелось бы – и всегда возникает перед отрядом неожиданно. Так и сейчас вереница всадников под относительно бодрое пение втянулась на его улицы, словно и не ожидала застать городишко на месте. И пение перебил только звонкий голос Тео:

– Ну, что загрустили, барышни? Драгуны вам не по вкусу? А вы на капитана нашего взгляните – он четверых гусар стоит, если только не упьется!

Девицы – то ли из-за дождливой погоды, то ли из-за того, что городок был так себе – и в самом деле были не первый сорт. Да и немного их было…

– Лано капитан, и вот перед этим вы нам предлагаете смотреться молодцами? Было бы ради чего стараться… Курицы мокрые, одно слово!

Капитан промолчал – еще не хватало разбираться с нерадивым кадетом перед строем, да перед этими девками, даром, что… Впрочем, была-таки среди них одна, которая… Но это к порядку несения службы не относится!

Зато едва эскадрон втянулся в квартал своего расположения, капитан остановился у ворот дома, отведенного под офицерские казармы и для того освобожденного от… да какого-то бунтовщика, и что надо этим богатым остолопам? По нынешним временам комфортная получилась казарма, во всяком случае, для походных условий сойдет.

Много забот было у командира эскадрона, даром, что эскадрон хороший, боевой, и офицеры молодцы, и унтеры расторопные, но… все равно, много забот. Ну не собирался капитан лично заниматься нахальным мальчишкой! Так, где-то между проверкой постов и инструктажем дежурному офицеру на завтрашний день, вызвать его к себе, кратко отчитать и отправить к профосу – благо, должность эта, в прежние годы утратившая прежнее значение, в нынешний бунт оказалась как нельзя более востребованной. И пусть бы профос ему прописал… да нет, детскую порцию, дюжины две, не больше. Так, для острастки.

Но теперь мальчишка явно зарвался. Теперь у капитана не было иного выбора, кроме как заняться им самолично – и достаточно срочно.

– Кадет Цандер, ко мне!

Тео подбежал к капитану, поедая его глазами, как учили.

– Лано капитан, кадет Цандер по вашему приказанию прибыл!

И голос позвонче, позвонче, хороший такой голос… командный. Делать нечего, придется тупо стоять по стойке смирно, таращиться из-за всех сил, поддакивать и всячески делать вид, что изрекаемые начальством благоглупости – вершина философской мысли. Сейчас бы вместо всего этого ванну принять… Ну ладно, не ванну, ну хоть в сухое переодеться, забиться поглубже под одеяло, чтобы колотун этот проклятый наконец прошел.

Капитан лихо соскочил на землю, передал поводья мальчишке.

– Кадет, позаботься о лошади и разложи амуницию. Потом зайди к профосу, возьми пяток розог и ко мне, буду у себя в кабинете. На все – полчаса времени.

И добавил, как бы спохватившись:
– Да, и в сухое переоденься!

Отдать честь, развернуться строго по уставу, щелкнув каблуками:

– Есть, разрешите исполнять, лано капитан!

Два пальца у козырька, шаги идеально отпечатаны, даже подобие улыбки на губах – просто образцовый служака, да и только… А только приказы у господина капитана такие, что ажгорло перехватило, ни выдохнуть, ни вдохнуть. Ну ничего, мы еще посмотрим… Лишь бы он не заметил, как кровь в лицо бросилась.

Каурого распрячь и на конюшню – это для Тео было дело уже привычное. Переодеться – вот оно счастье! Жаль, сапог запасных нет, ну да ладно… Зато в доме-казарме немало укромных уголков, где не пройдет никакой усатый обормот.

Да еще и в чайнике вода горячая осталась – вот спасибо так спасибо! Хоть и не ванна, а все ж возможность чуток себя в порядок привести. Эх, каких-то несколько месяцев назад рассказать бы о таком в классе – на смех бы подняли, как такое может быть – тряпица с теплой водой за счастье почитается? А вот поди ж ты…

Чччерт, время как быстро летит, от капитанского получаса только куцый огрызочек остался. Ну, Тео, держись, самое трудное остается… Ну да ладно, где наша не пропадала? И тут пропадала, и там… Главное – фасон держи!

– Лано профос, извольте выдать пять (ччерт, голос, скотина, дрогнул) прутьев для лано капитана! Не могу знать, для какой надобности, велено доставить в собственные руки.

Ну что он так пялится-то? Ухмылочки и намеки оставь при себе, деревенщина! Хорошо, что остальные по своим делам разбрелись. То еще удовольствие – тащить этот веник на глазах всего полка. А что, может, это и впрямь веник пол мести. Мало ли, вдруг капитана нашего обуяла страсть к чистоте?

Ох, до чего же трудно-то… Вроде, дверь капитанова – вот она, бери да стучись. Только вот руки слушаться не хотят совершенно, так бы вот сейчас развернуться и убежать куда подальше…. Только вот куда тебе бежать-то, Тео Цандер, без дома, без семьи, без крыши над головой? Снова в мокрые осенние леса? Снова ночевать на чужих сеновалах, а есть то, что удастся стащить со стремительно пустеющих нищенских рыночных прилавков?

– Лано капитан, разрешите обратиться? Кадет Цандер по вашему приказанию прибыл.

И взгляд прямо, глаза в глаза, дескать, все в порядке, ничего экстраординарного не происходит, просто отеческая беседа командира с ординарцем. И улыбочку пошире… чтобы не увидел отец родной, как страшно-то…

Если бы капитан отложил эту беседу до вечера – может быть, и в самом деле не захотел бы он прерывать заслуженный отдых, ну пусть не мордой в салате, но к тому близко, или, еще лучше, в объятиях прекрасной дамы или хотя бы какой-нибудь толстой девки, на худой-то конец (впрочем, кто сказал, что он худой?).

А сейчас кадет попался капитану как раз в то время, когда первая усталость прошла, а до гроки дело еще не дошло, и хочется вершить великие дела на благо империи. Вот и свершим.

Капитан, сидевший за широким дубовым столом, отхлебнул кофе с грокой (до чего же приятно после такого похода!), взглянул на кадета ласково и сурово одновременно:

– Две минуты опоздания, кадет. Непорядок. В чем причина?

– Виноват, лано капитан! (Чтоб ты провалился, зануда). Кобылу вашу на ночлег устраивал, вот и припозднился.

И глаза пошире распахнуть – вот он я, господин капитан, как на ладошке. Сама искренность и сыновняя, можно сказать, почтительность. И два пальца у козырька – помню устав-то, команда «вольно» еще не прозвучала.

– Расслабься, кадет. Пока что. В смысле, руку после доклада начальнику можно опускать самостоятельно.

Он еще раз оглядел мальчишескую фигуру – храбрится пацан. А на сердце, небось, кошки скребут. В левой-то руке…

– Что, кадет, не только ты прибыл, но и инвентарь соответственный, я смотрю? Догадываешься, зачем он нам?

Что ж он, считает, у Тео совсем мозгов нет? Или это шутка у нас такая начальственная, типа, знаете ли вы, молодой человек, для чего прутья эти применяются к… ну, в общем, отдельным частям тела несовершеннолетних нарушителей?

А в чем, собственно, дело? Что ему не понравилось-то? Шуточки? Так большинство драгун еще и не так выражаются. Можно подумать, лано капитан – девица красная и выражений таких не слышал раньше. Кхм! Ладно, про девицу замнем лучше…

Да знает Тео, знает, для чего инвентарь этот… Можно подумать, никогда раньше встречаться не доводилось. Только вот раз начальство шутковать изволит, так уж и он разговор поддержит, не извольте обижаться, господин начальник.

– Не могу знать, лано капитан!

Объясняли, что в армии подчиненным думать не полагается? Вот он и думает… Точнее, старается не думать о том, к чему дело идет…

– Задницу тебе надрать, кадет, – со смаком произнес капитан, – и знаешь, почему придется в этот раз проявить о тебе личную заботу? Почему не к профосу тебя отправил?

Ох… Вот оно… Слова капитановы в голове взрываются не хуже пушечных разрывов. Только не это, лано капитан, нет, не надо… Но не объяснять же ему….

Да и все равно ничего не объяснишь – горло словно рукой стальной схватило, не то, что пискнуть – вдохнуть не получается. И глаза так и норовят куда-то в сторону улизнуть.

Так, Тео, возьми себя в руки… Еще не хватало, чтобы старый солдафон решил, что напугал тебя до полусмерти. Только вот голос так и не желает возвращаться, чтоб его… Остается только головой покачать, дескать, знать не знаю, и ведать не ведаю, лано капитан, почему вы лично решили заботу отеческую проявить.

– Не слышу ответа, кадет!

А щеки-то как горят, хоть пунш от них поджигай… Увидит ведь, пройдоха старый. Э-эх…

– Не могу знать, лано капитан!

Ну хоть голос прорезался, и то славно. Хотя какой это голос? Так, хрип один…

– Есть, кадет, такая штука – субординация.

Капитан отодвинул свой допитый кофе, откинулся назад в кресле. Роскошно жил тот мерзавец, который раньше владел этим домом! Не то, что честный офицер на службе ЕгоВеличес… то есть Родине и Республике.

– Хочешь пошутить – это можно. Когда начальство разрешит. За доброй рюмкой, на отдыхе, можно и сказануть чего-нибудь такого. А вот есть еще такое понятие – строй. И когда в строю к тебе обращается командир, как надлежит отвечать?

Да молчать лучше всего, чтобы чего лишнего не брякнуть. Но ведь это совсем не тот ответ, которого ждет капитан…

– Надлежит отвечать «есть» или «слушаю». Или «разрешите исполнять».

Ну что, съел? Скажи еще, что ответ неверный…

– Именно так, кадет, а ты мне что ответил? Перед строем, когда я остановил эскадрон? И какие еще выдавал пропозиции, когда в город входили, а? Ты что, думаешь, драгунский эскадрон – это тебе парламентская комиссия, дебаты устраивать? Или, может, игровая какая площадка, чтобы там дискуссии вести до охренения?

– Виноват, лано капитан…

А что тут еще скажешь? Ну правда, с уставом как-то некузяво получилось, положено-то иначе отвечать… Эх… А, с другой стороны, ну что такого сказано-то? Ну шутка неудачная, так с устатку, да еще после рейда этого, чего не вырвется-то, это ж не со зла…

– Виноват – ответишь, – с расстановкой сказал капитан, – да я б тебя, дурака, простил, нужна мне твоя задница, как корове седло – да ты ж перед строем меня опозорил, паршивец, и даже дважды! Теперь пока тебя полосатенького эскадрону не представлю – будут думать, субординация у нас отменена вчерашним приказом по эскадрону. Понимаешь, кадет? Слу-ужба!

«Полосатенького эскадрону»?! Лано капитан, как у вас язык-то повернулся такое произнести?! Не будет этого, Тео дает слово, а слово Цандеров дороже любого бриллианта из императорской сокровищницы.

Эх, Тео-Тео, недолго карьера твоя военная продлилась. Ну что ж, значит, так тому и быть… Значит, снова мокрые поля, амбары, вокзалы… Ничего, авось не пропадешь, не впервой…

Сейчас бы развернуться четко, по-военному, печатным шагом за дверь, мундир скинуть и только вы меня и видели, господа хорошие… Да ведь не выпустит, змей такой…

Впрочем, попытка не пытка, авось повезет…

– Лано капитан… (только слез в голосе не хватало, фу, подлость какая!) … Я понимаю… Позвольте отлучиться на две минуты.

– Бежать собрался, дурачок? – капитан говорил даже ласково, – да не бойся, я тебя для первого раза так, несильно… почти что. Ну, в смысле, как родного. Или ты в сортир сначала – чтобы позору потом не случилось? Да не так уж я тебя, не бойся!

Да он что, мысли читает, что ли? Как родного – ну спасибо, удружил капитан! Знал бы он, как оно бывало дома… Впрочем, и хорошо, что не знает.

И как такого можно не бояться? Ну как?! Ледяной ком в животе растет со страшной скоростью. Ну вот, еще минута и задира Тео разревется самым позорным образом, как… как… неважно как кто…

А пока что стоит он в растерянности полной, а глаза мечутся со стола на подоконник, оттуда на пол и снова на стол. Ну есть в этой проклятой комнате хоть что-то острое? Что-то такое, что поможет раз и навсегда избежать встречи с эскадроном? А потом… потом уже будет все равно…

– Эх, сынок-сынок… Думаешь, незнакомо мне это? Знакомо. Сам был пацаном шкодливым. Так что давай, раньше ляжешь – раньше встанешь.

Капитан встал из-за дубового стола, подошел к перепуганному парнишке.

– Вот на этот диванчик, в самый аккурат. Что снимать, сам сообразишь?

Чтоб он провалился, отец родной! Ну почему, почему нельзя гордо и с достоинством ответить, как француз в давешней книжке: «Я дворянин и меня сечь нельзя!»? Тут не Франция, такое «нельзя» пропишут – надолго возражать заречешься…

Отвернулся бы он хоть ненадолго, этот капитан… Ну не может Тео под прицелом его глаз, не понимает он, что ли? Впрочем, что он может понимать?

Ага, вот оно! Из-под бумаг на столе кончик ножа виднеется. Отлично, то, что надо! Минута будет, а то и две, а больше и не нужно, где та точка, куда ткнуть надо, Тео знает преотлично, а дальше пусть кто что хочет, то тому и демонстрирует.

Но до того еще добрых четверть часа впереди, четверть часа, которые еще нужно как-то пережить…

Да что ж так руки ходуном ходят? Спасибо, не знаком господин капитан с ланой Сильвией, она бы быстренько ему объяснила, что именно надо снимать… Но поскольку достойнойланы здесь нет, то и Тео обойдется самым минимумом…

Расстегнуть рейтузы, быстрее уткнуться носом в кушетку и потом уже, лежа, сдернуть эти чертовы штаны… Вот ведь… Не впервой так ждать-то, но настолько стыдно еще не бывало… Спасибо, змей старый кажется не заметил, как кулак быстренько под носом скользнул. Ну ведь не плачет Тео, не плачет. Чуть-чуть еще, и все, все закончится… навсегда…

По-хорошему, – размышлял капитан, – конечно, следовало бы по-строгому: кадет такой-то на порку явился, покорнейше прошу высечь меня розгами за то-то и то-то. Ну да не сразу Карфаген был разрушен, надо сначала и потренироваться в упрощенном виде. Так сказать, вариант мирного времени.

– Ну что, кадет?

Капитан взял прутья в руки, подравнял их, посвистав ими в воздухе для моциону.

– Дома-то секли? Знакома процедура?

– Знакома…

Еще бы не знакома, и дома, и в пансионе… Гуманный Тео попался капитан. Пока – гуманный. А все равно такое выдержать невозможно… Нет, то есть, вытерпеть-то Тео вытерпит, но вот молчать… Тут уж кусай губы – не кусай, а голос все равно прорежется… Хоть бы попозже, все не так позорно…

– Ну, тогда… Для начала тебе – полторы дюжины. Первую дюжину выдам детскую, мелкий ты еще, а вот полдюжины – уже почти что драгунских. На будущее, для памяти!

Розги, конечно, не палаш – до седла с одного удара не рассечешь. Да и вообще не рассечешь. Эх, детские-то они детские, руку капитан придерживал, но…

– Ну, претерпевай! И считай каждую.

Свист-чпок. Вполсилы. В половину силы драгунского офицера.

Аушшшш, если это начало, то что дальше-то будет? Словно кипятку сзади плеснули, хорошо так, щедро, от души. С его силищей и детская дюжина будет куда горячее всего, что раньше бывало… Страшно!

Вдохнуть, раз, другой, поглубже…..

– Раз!

Кажется, нормально, голос не дрожит. Сейчас, еще разок продышаться и расслабиться, ведь дальше больнее будет…

– Ото ж!

Свист-чпок. И еще раз. И еще. До первой полудюжины, трети наказания, капитан сек и сек – а что ему, трудно, что ли? – ничего не говоря, не сбиваясь с ритма.

Молодец мальчишка, не нюнится. Но посмотрим, каков он будет… Ишь, как задница-то порозовела… Круглая она у него да гладкая, словно и не мальчишка, а барышня. Или кажется так – давно уже детских поп сечь не доводилось? И от седла вон потертости – надо будет дать ему ту мазь, помогает… О чем только не передумаешь, пока мальчишку сечешь!

Ох, лана Сильвия, кто ж знал, что доведется спасибо сказать за уроки ваши… Если б не вы, вопил бы Тео давно уже на радость офицерам за стенкой. А так пока только шипит сквозь зубы, да чуть слышно про себя ахает, когда снова и снова кипятком обдает. Если это детская доза, то что же такое драгунская?!

– …ре, пять, …ссть…

Предатель ты, голос как есть предатель…Что ж ты дрожишь-то так, а?

«А мальчишка-то терпеливый попался, – удивленно отметил про себя капитан. Видать, частенько секли. Ну, да с его характером не удивительно.»

– Ну что, припекает? То-то и оно. Служба, она порядок любит.

Фьюить – чпок!
Фьюить – чпок!
Фьюить – чпок! Это ж детские пока, не драгунские, чего там.

Шутить изволит господин капитан – припекает… Не припекает, а во всю палит давным-давно. И это ведь не конец еще, далеко не конец. Хорошо, что не видит лано капитан, как на рукаве мундира расплылись две мокрые кляксы. Плакса ваш кадет и… Только, воля ваша, нет мочи больше терпеть. Это он еще не кричит, это так, голос пробует.

– Не слышу счета, кадет!

Зато отлично слышны были всхлипы да вскрики, но это уже приказом не предусмотрено.

Фьюить-чпок. И еще. И еще.

Ух, зарозовелась, задергалась… и чего это она такая круглая да гладкая? Раскормили, небось, будущего кадета дома-то? Вот и натер себе задницу, потому что не солдатская она у него, ох, не солдатская. Ну да ничего, под розгами да в седле быстро до нужной консистенции дойдет.

– Детская дюжина закончена, кадет. Есть что сказать?

– Ллллано капитан… не надо больше….

Он же не выдержит, как пить дать не выдержит. Ох и тяжела рука у отца родного! Пусть стыдно просить, чего теперь уж…

– Я все… понял… Простите меня…

И лицом покрепче в диван уткнуться, чтобы не видно было ни слез, ни румянца багрового. Ох, как же больно-то….

– Простить, говоришь? Ну что ж, расскажи тогда, что понял.

Отчего бы и не простить? Ну, разумеется, сначала высечь хорошенько, а потом можно и простить. Можно даже и недосечь на первый раз, если секомый отличается умом и сообразительностью. Под розгами, они, впрочем, все начинают ими отличаться – способствует оно, ох как способствует! Это капитан твердо помнил по собственной юности.

– Бббоольше… не дразниться… и отвечать… по уставу…

А что еще сказать? Отпустили б вы Тео, право? Ну невмоготу уже вот так сверкать голой задницей…. да еще раскаленной как печка. Водой брызни – поди, зашипит. И не успокоиться никак, слезы сами льются, словно из шланга перебитого. Ну правда, не будет Тео больше, совсем-совсем ничего не будет…

Вместо нахального подростка на диване – несчастный поротый мальчишка, который все понимает и осознает. Такого отчего бы не простить? Обязательно надо. Только сначала все-таки…

– Уговорил, кадет. Полудюжины драгунской не будет. Дам тебе только один… одну… в общем, только раз тебя вытяну по-драгунски, чтобы знал, как оно бывает, по-взрослому. Потом встанешь и отрапортуешь: «благодарю за порку, лано капитан!» Задача ясна?

– Я…ясна….

Эх, и одной-то взрослой страшно до смерти… Кулак в зубы, чтобы не орать хоть слишком громко… Расслабиться… Хотя как тут расслабишься, когда так страшно, аж в ушах звенит. Ну, еще секундочку погодите… Нет, не могу, боюсь….

Капитан деловито примерился… Ну что ж, не все драгунские бывают такими. Но и такими они тоже бывают. Вот так вот, с оттяга, резким движением – фьуииить – и такое чпок, что аж сразу, наливаясь белым на фоне ярко-розового зада, вспыхнули следы, а два прута обломились в верхней трети (положим, они и до этого подвергались механическому воздействию).

– Ааааауууу!!!!

Не может быть! Это не боль… Нет на свете такого слова, чтобы описать то, что полоснуло его сейчас, заставив тело жить своей, не подвластной никому жизнью. На свете осталось только одно – заполняющая собой все пространство боль. И спекшийся в груди жесткий царапающий ком, который не выдохнуть, не вдохнуть…

«Ишь как выгнулся мальчишка, как от одной всего драгунской-то! – ухмыльнулся капитан, – как руками-ногами замолотил, как завертелся! Жалко его, паршивца, конечно, а ведь такихне жалеть – сечь надо. Сечь, сечь, и еще раз сечь! Такие они, мальчишки.»

Или… или не совсем такие – мальчишки? Что-то с ним, кажется, не так. Последствия ранения? Так вроде не было у него ранений, особенно таких. А может, показалось, пока он вертелся веретеном? А вот и разберемся.

– Вставай, кадет!

Умммм! Как тут встанешь, когда кажется, что места живого нет, а боль не то, что … там… все тело затопила. Кажется, кожа вся сорвана, до крови. Ан нет, под пальцами только раскаленная печь да полосы-бугры, наливающиеся нестерпимо.

Как бы так исхититься, чтобы встать, а? Лежа штаны толком не натянешь… Не может Тео встать, лано капитан… Больно слишком… И физиономию зареванную вам показывать ой как неохота. Может, отлежится он чуток, а?

– Вставай-вставай, кадет, не пуля и не штык – всего лишь розга. Знаю, что горячо, но от такого никто еще не умирал. Видишь, каково оно – субординацию нарушать? А солдату как положено – встать и отрапортовать! Или добавки захотелось?

Капитан выразительно рассек розгами воздух – с тем же самым свистом…

– Нееет, не надо добавки….

Еще не успел Тео ничего сообразить, а ноги сами соскальзнули на пол. Судорожно попытался он подхватить штаны… и по остолбеневшему взгляду отца-командира она поняла, что все… поздно…

– Т-аак… Руки по швам…

Капитан смотрел долго и внимательно.

– Почему…

Он хотел было назвать все увиденное – и, тем более, ожидаемое, но не увиденное – теми словами, которыми привыкли пользоваться драгуны, но, сглотнув, сообразил, что с девицей надо как-то иначе, и выдавил из себя изумленное:

– Почему оно… неуставного образца?!

…Ну почему наши противники не устроили вот прямо сейчас маленький победоносный рейд? Накрыло б дом прямым попаданием крупнокалиберного, и все… Ни позора, ни стыда, ничего…

Что вам ответить-то, лано капитан? Или вы не знаете, что в природе еще и девочки встречаются? Тронь Тео – обожжешься, кажется, навечно ожог останется… И нет у нее больше выхода, лано капитан, ну ни вот настолечко нет. Потому что в глаза вам посмотреть она больше в жизни не сможет. И выхода из комнаты этой проклятущей у нее тоже нет.

Вот он, нож… Хорошо, удобно – с правой руки. Теперь-то чего уж стесняться, главное, время не тратить, немного его осталось – всего-то несколько секунд.

– Так получилось, – шепчет Тео, и в тот же миг броском змеиным к столу – раз, пока капитан из ступора не вышел.

Вот она, точка на шее, одно движение и все… Ну что ж она за трусиха-то такая? Чуть сильнее нажать…

– Ты брось это, дочка, – устало как-то сказал капитан, – острый он, порежешься.

А забавно она смотрится без штанов, с голой полосатой задницей и с ножом у горла, – неожиданно пришло ему в голову. Вот ведь маль… ну то есть девчонка. Но все равно пороть и пороть!

Дооочка? Что вы сказали, лано… капитан? Зачем? Я… я же не смогу теперь…

Резкий сухой хлопок – это нож со всей силы втыкается в стенку рядом с оконной рамой. Ну что, бейте, давайте, добавьте горячих за порчу казеного имущества! Ну что же вы застыли, капитан, или никогда не видели рыдающих от стыда, боли и бессилия девчонок? Ну вот, любуйтесь…

– Садись, поговорим.

Капитан обнял девочку за плечи и подвел к дивану, и начал уже опускаться на мягкое сидение…

– Ах, ну да!

Как это он не сообразил сразу! Теперь он взял в изголовье небольшую мягкую подушку и положил рядом с собой.

– Так усидишь?

– Спасибо, лано капитан… Я попробую…

Уййяяя, как же больно-то штаны натягивать. Ну уж постарался капитан от души, ничего не сказжешь. Кто их придумал, рейтузы эти дурацкие? Все в обтяжку… Нет, так не пойдет…

Вон у вас на спинке стула полотенце висит, умывались, видать, утром, и так оставили. Недлинная юбка получилась, колен не прикрывает, но хоть как-то… Ладно, рейтузы с сапогами в угол пока, и забраться на диван, раз уж разговоров ваших не избежать… Только вот сидеть, воля ваша, и впрямь трудновато, хоть и на подушке. Как бы так пристроиться? Очень уж в прежнюю позицию неохота, не внушает она Тео симпатии.

А вот голову поднять и не просите, не сможет она… Эх, лано капитан, хорошо, что вы не знаете, что бывает так стыдно…

– Кадет Цандер – да сиди, сиди! – капитан сам присел рядом, – порку ты неплохо вытерпел, кадет Цандер. Вроде, как я гляжу, и девчонка, а… ну, в общем, все равно кадет. Нормальный такой кадет. Без порки оно уж не обходится, сама… сам… сама понимаешь.

Трудно было капитану начать этот разговор. Трудно, но… необходимо. С девчонками он привык вести разговоры другого свойства, да и были они постарше, посисястей, да и вообще как-то в другом статусе. А с этой что? Как? Кто, главное, и откуда?

– Ладно, Цандер. Тебя как звать-то? На самом деле?

– Так и звать… Теодора Цандер…

Вот уж действительно повезло с имечком, одну букву убери и станешь сама себе братом.

А порки терпеть – это лане Сильвии спасибо, ее выучка. Хотя такого как раз можно было бы и поменьше…

– Расскажи-ка мне тогда, Теодора, что, куда и откуда. И зачем. Все-таки знать мне надо, я пока что твой командир.

И рука ложится на плечо – девичье? солдатское? Просто – плечо…

Ну почему, почему стоило просто почувствовать на плече мужскую руку, ощутить тень (ну пусть хотя бы тень) внимания и заботы– и Тео, захлебываясь в слезах (да сколько ж их там скопилось?) залпом выложила капитану все – и про смерть отца, и про пансион, и про лану Сильвию с ее «любезная ланчи, извольте полностью обнажиться» и «позорными платьями» с надписью «высечена» ну… там… И про побег, и про то, как от поместья нашла одни головешки, и про маму с сестренками, которых налетчики увезли неизвестно куда…

И вот уже прекрасно продуманная легенда летит в тартарары. Не получается теперь врать, лано капитан, вы уж простите…

– Бедолага… Ладно, Теодора. Не съедим тебя, другим съесть тоже не дадим.

Кажется, это был предел той ласки, на которую был пока что способен капитан.

– А чего к нам-то прибилась, к драгунам? Мы ж это… грубые! И порем, вон, видишь, тоже. Да ведь и нельзя у нас без этого, сам… сама понимаешь. Служба потому что.

– А куда мне деваться? В пансион не вернусь… Не могу я… Не знаете вы, как там порют… и вообще… А родни у меня больше нет, только бабушка в Кентране, а как я туда доберусь?

– Снова на улице жить, с мальчишками бездомными? Спать где попало, есть, что придется, воровать? Я с лета так жила, не могу больше… Я мстить хочу, понимаете? Мстить! И за маму, и вообще за все…

– Вы меня теперь прогоните, да?

Ну вот, каких-то полчаса назад жить не хотела, была готова и капитана этого и себя изничтожить без колебаний, так чего ж теперь Тео на него смотрит так, словно от него вся дальнейшая жизнь зависит? А впрочем, действительно зависит… Потому что скажет он слово, и все, прощай эскадрон, какая-никакая, но крыша над головой, кормежка и чувство, что не одна она на этом свете.

Неужто  все-таки одна?

– Видишь ли, Тео…

Капитан сам поперхнулся своими словами.

– Да не прогоню! Я – не прогоню. – вдруг взорвался он, – но я капитан. Понимаешь? Надо мной: майоры, подполковники, полковники, генералы, и так до Его Вели… до парламента и военного министра включительно, или кто у нас там теперь, не разберешь! Любой, абсолютно любой из них в любой момент приезжает в эскадрон: что за явление такое с неуставной… хм, не того пола? Почему в казарме?

– Думать тут надо, Тео, думать, ох как думать серьезно… – продолжил он, – пока война, то есть бунт этот муда… ненужный, то все ничего, прорвемся. А вот как на постоянные квартиры возвращаться – тут что-нибудь надо будет скумекать.

– А пока что, кадет Цандер, будешь состоять при мне. Возражения есть?

Да нет возражений… Вот вопросов – выше крыши. И первый из них:

– Лано капитан, а как же… субординация? Вы же грозились меня… эскадрону…

– Что эскадрону? Да не обязательно им тебя без штанов выводить. Достаточно будет недавнего визга, да и… ну, в общем, чтобы люди знали: кадета высекли, как оно и полагается. А вот…

Одна фраза из Тейкиного рассказа все же не давала капитану покоя. Или даже не одна. В общем…

– Слушай, кадет, а что это вас в пансионе – совсем голыми секли, что ли? Зачем совсем, если одной задницы достаточно?

– Ну да, совсем… Лана Сильвия считала, что от наказания до смерти стыдно должно быть. Поэтому и наказывала всегда полностью раздетыми. У нас там комната была специальная…

Эх, и зачем это рассказывать? Но ее уже несет так, что не остановить… А что странного? В первый раз за целый год кому-то хоть что-то о Тео интересно. Только без содрогания о таком не вспомнишь. И стены эти белоснежные, и  пол, до последней щелочки в паркете знакомый. И голос наставницы любимой: «Ланчи Цандер, извольте пройти вэкзекуторскую».

Там же целый ритуал был. Сначала в предбаннике раздеться, да так, чтобы совсем-совсем ничего не осталось из одежды. А потом лечь самой, куда велели, и лану Сильвию ждать. И лавка – далеко не самый страшный вариант, лано капитан, поверьте. А лана Сильвия может быстро придти, а может и задержаться, а вставать нельзя. Лежишь и уже дождаться не можешь, потому что от ожидания только страшнее…

И кричать она не разрешала, за крик добавка полагалась и угол потом. А как не кричать, если рука у нее тяжелая, почти как… А потом до конца дня изволь в платье специальном ходить, уродливом-уродливом. А сзади на том платье написано… ну… ниже талии… «высечена». И кто бы в тот день ни приехал, хоть господин попечитель, переодеваться нельзя, чтобы все вокруг знали, что тебя сегодня наказали. Много чего было… Это только так, кусочек маленький…

Капитан слушал с изумлением. Вот это да! Надо же, до чего же эти бабы бывают стервозны и изобретательны. Это же… ну почти как перестроение эскадронной походной колонныдля стрельбы спешившись пачками повзводно, по команде «атака кавалерии справа». Как в военном училище в летних лагерях!

– Кадет…

Отчего это в горле так пересохло?

– Ты не думай, я тебя по-простому, по-нашему… Без этих всех платьев и прочего… Но драть-то придется, сама… сам понимаешь, Цандер?

—                    А без этого совсем-совсем никак, лано капитан?

Хотя верно – не бывает такого, чтобы старшие к чему-то не придрались. Работа у них такая, куда денешься. Впрочем… она уже, кажется, на все согласна… лишь бы не прогнали. Лучше уж постараться быть тише воды и ниже травы…

– Я… я понимаю…

– А не балуй! Тогда и не. Только это у тебя вряд ли…

Капитан вдруг хитро прищурился.

– Кадет, а ты ведь долго обманывал свое начальство и своих товарищей, насчет… ну, в смысле половой принадлежности. Что за это полагается, как думаешь?

– Простите, лано капитан… – шепчет Тео еле слышно, – Виновата… А разве я могла вам раньше… ну… это сказать? Вы бы сами меня прогнали тут же…

– Виновата – накажем. И простим, обязательно, но сначала – накажем. Сечь тебя уже сегодня не будем, хватит… А вот… как там у вас водилось? Для диспозиции, чтобы на будущее знать – продемонстрируй-ка мне!

Капитан решительно встал:
– Любезный кадет, извольте разобла… Тьфу! Кадет Цандер, догола – разде-вайсь!

«Ооох! Не надо, лано капитан, миленький, хороший, пожалуйста не надо! Вы что ж, решили сегодня совсем измучить, да?» Но это только мысленный крик, а пальцы уже сами невольно нащупывают пуговицы мундира. Согласилась сама, никто за язык не тянул, чего тепрь уж… Мы в армии, приказ командира для подчиненного – закон.

Ну вот, лано капитан, приказ ваш выполнен… И стоять так перед вами куда страшнее, чем розог ланы Сильвии ждать.

– Эх, кадет-кадет…

Не то, чтобы капитан голых девок не видел. Ну, таких, знаете ли, с сиськами. Но это тело было совсем-совсем другим. Тоненькое, обостренно-женственное и в тоже время доверчиво-детское. Этим телом очень хотелось любоваться. Очень. С ним совершенно не хотелось делать ничего такого, как с теми девками, да и нельзя ведь, но любоваться…

– А собери-ка ты обломки розог, да и в печку их! Беспорядок, понимаешь, в расположении.

Тео не будет плакать, не будет… Она обещала хорошо себя вести. Но не смотрите вы так пристально, ну что вам за дело до маленькой худышки, неужели у вас других барышень нет?Ну видели ж вы, как на вас пялились те девицы у дороги. Честное слово, любая из них рада была бы вот так перед вами выставляться. А на меня – не надо, прошу вас… Некуда мне скрыться от взгляда вашего, и прикрыться нечем…

Лано капитан, пощадите…

Смотрите, порядок какой, обломки все в печи, и диван оправлен, и полотенце ровненько на спинке стула висит. Ну можно теперь одеться, ну пожалуйста?

Капитан смотрел, затаив дыхание, смотрел и молчал. Он понимал, что ее – не забудет никогда. Забудутся те девки, как забываются лошади и переходы, как теряются в грязи старые подковы и разворовываются интендантские склады. Но это… Это как первые офицерские эполеты, которые увидел в детстве – еще дедовские, старого образца! Это на всю жизнь.

– Тео… Я про мазь-то и забыл совсем. От потертостей, ты седлом натерла. Да и от розог помогает.

Он подошел к столу, достал баночку, отвинтил крышку.

– Вот.

…Почему она стоит перед ним как статуя, онемев и даже не пытаясь прикрыться? Что с ней происходит?…

Широкая грубая ладонь щедро зачерпывает мазь, и… не должно, не может такого быть. Но – есть. Эта ладонь может приносить прохладу и успокоение, и чувство, что все-таки не одна эта девочка в этом мире. И много, много других чувств, которые ни назвать, ни осознать она пока не в состоянии. Да и он, кажется, тоже.

– Ну что, процедура закончена! – резко выдохнул капитан и выдал хороший шлепок, который мог бы показаться даже лаской, если бы… если бы попка не была уже такой розовой, местами припухшей, – кадет, жить будешь! И даже хорошо будешь жить! Местами так просто отлично.

…Рано расслабилась, девочка, ой, рано. Ручища у капитана знатная… Особенно если по уже напоротому шлепать…

Да можно ли одеться-то наконец? Или ей теперь всю жизнь так и жить, как пещерным эджезкам из учебника истории? Все, небось, такую картинку видели – древние дикарки, прикрытые только своими распущенными волосами. А ей и прикрыться-то нечем, косы отстригла еще тогда, летом, когда мальчишкой переоделась…

– Тари-тари-та-ти-там! Та-ти-там!

Звуки горна донеслись и до этой комнаты.

– О, ужин! – обрадовался капитан, – как раз, я проголодался, как волк! А ты? Кстати, можешь одеваться.

Мда, и что же, отправить девчонку вот так вот в казарму? После всего этого? Хлебать солдатскую похлебку под ржание жеребцов кобыльего и человечьего племени?

– Ты это… ты знаешь, ты одевайся и посиди тут. Скажу, занемог кадет после порки. Ты и вправду какая-то бледненькая… В общем, я к господам офицерам выйду, но это ненадолго, минут на 15, надо же показаться. А дневальному я прикажу тебе сюда подать – с офицерского стола. Ты только при нем глядись так пожалостней – типа, сесть совсем не можешь. А скоро я вернусь, и поговорим – дальше-то с тобой как… Думать же надо!

Но сначала – хлопнуть гроки с господами офицерами, это уж разумеется.

Одеться – это хорошо! Просто-таки замечательно! И поесть – о чем еще желать-то после такого безумного дня? А уж насчет глядеться пожалостнее, так это само собой, и стараться не надо. Накатила вдруг такая неудержимая дрожь, что от колотуна зуб на зуб не попадает.

Что же это происходит-то с ней? Заболевает, похоже, иначе с чего это разом бросает и в жар, и в холод, и хочется забиться клубком в угол дивана, никого не видеть и не слышать, пока не пропадет озноб, а день сегодняшний покажется призрачным миражом, сном, горячечной девчачьей фантазией…

– Я скоро! – почти что ласково сказал капитан и вышел.

Десять минут. Пятнадцать.

В комнату с небрежным стуком вошел солдат с подносом, глянул на Тео, хмыкнул, ничего не сказал, поставил поднос на стол – и вышел. Да уж, если будут рядового потом расспрашивать, он точно с чистой совестью может ответить, что занедужил кадет. Видать, и впрямь у лано капитана рука железная, лучше с таким не шутковать.

Зато на подносе дымилась большая тарелка жаркого, алела половинка помидора, зеленел огурчик, лежала рассыпчтая краюха хлеба с щедрой порцией масла и стоял стакан с темно-красной жидкостью – да неужели вино? С офицерского стола, было сказано. Неужто это все съесть можно? Спасибо вам, лано капитан, за заботу, но перебор это… на троих разделить можно.

От терпкого вина голова мигом пошла кругом. А отпила-то всего-ничего, глоток один… Ох и хорошо господ офицеров кормят, это вам не каша солдатская, то пересоленная, то подгоревшая…

Вы там посидите еще с офицерами, не торопитесь… а она подремлет пока, только надо на диванчике свернуться поудобнее, чтоб не так больно было. Хоть и хороша мазь, а все равно ох как чувствуются следы давешние…. Вот только еще глоточек, чтобы озноб совсем прошел, и хорошо… И нет больше ни боли, ни стыда… Только волны мягкие и теплые, как на океане тогда… с папой…

Капитан вернулся только через полчаса, хотя опаздывать было не в его правилах. Просто не знал он – как войдет к этой девчонке, что скажет ей. И каким теперь будет завтрашний день, что будет с ними обоими…

Но на то и война – не заглядывать далеко наперед, жить сегодняшним днем. Живы будем – разберемся.

Он стоял над этой девчонкой, что свернулась клубочком на его диване, и думал сразу обо всем – о далеком собственном детстве, и о том, что до конца похода можно ни о чем не беспокоиться, кроме возможной смерти, а там он что-нибудь придумает, и о том, что теперь эту девчонку он не сможет просто так бросить, и что удочерять ее – велика больно, а замуж брать – так это нескоро будет можно, и не в драгуны же ее, в самом деле, и… и… и…

За окном прояснилось, от земли шел сырой запах, и сияли над городком холодные и прекрасные звезды Девятого года, после которого жизнь уже никогда не будет прежней – ни вХишарте, ни в этих двух маленьких судьбах.