Марлен

Полнолуние

Право слово, жизнь хороша, когда в кармане у тебя позвякивает пара монет, теплый весенний ветер ласково треплет волосы, в саквояже лежит только-только полученный диплом, а впереди целое лето, полное самых невероятных приключений. А как иначе может быть, если тебе двадцать два года, зовут тебя Винсент Перрон, а дядюшка твой, милый, но слегка чудаковатый старикан, выхлопотал тебе место секретаря у самого барона М**, в чье имение и направляется сейчас наш герой.

Надо же было такому случиться, что господину барону потребовалось разобрать семейный архив, скопившийся в поместье за добрых два столетия и пребывавший в самом плачевном состоянии. И кто может лучше подойти для этого ответственного задания, кроме новенького, с иголочки выпускника-историка? В том, что ему удалось ухватить птицу-Удачу за хвост, молодой лано Перрон нисколько не сомневался. Чего-чего, а смекалки и ловкости, чтобы не выпустить заветную птичку, у него точно хватит, это уж будьте уверены!

С этими радужными мыслями Винсент и не заметил, как коляска подкатила к ажурным воротам, за которыми начинался идеально ухоженный парк, скрывавший в своей глубине старинный особняк с резными колоннами, грифонами и прочими наглядными признаками добропорядочного и богатого поместья.

Прием молодому секретарю оказали весьма радушный, однако не лишенный некоторой прохладцы. Хоть и племянник старого собутыльника и однокашника, но все равно баронам М** не ровня. Место за столом, тем не менее, определили вместе с господами, чем немало молодого человека смутили. Мало того, что со всеми этими хорошими манерами смотри не запутайся, так еще поди не стушуйся от пристального насмешливого взгляда хохотушки Эмилия, старшей дочки барона.

А уж на язык ей лучше и вовсе не попадаться, это Винсент еще в первый день понял, когда дерзкая девица весьма тонко, но чувствительно поддела бедолагу-секретаря, неуклюже пытавшегося поддержать застольную беседу.

Впрочем, сам господин барон оказался весьма славным, и вовсе не таким занудой, каким представлял его себе Винсент, напичканный по уши дядюшкиными рассказами о совместных гулянках и попойках. В первый же день, едва встав от обеда, он увел юношу к себе в кабинет, угостил неплохой сигарой и парой весьма соленых анекдотов и ушел восвояси, предоставив новоявленному секретарю самостоятельно разбираться в связках пожелтевших бумаг, грудами валявшихся на всех мыслимых и немыслимых поверхностях тенистой комнаты.

Против ожидания в работу Винсент втянулся легко, разбор архива шел тоже без больших трудностей, барон и баронесса были чуть сдержанны, но дружелюбны. И все было бы замечательно, если б не насмешки Эмилии. Пару раз несчастный юноша пытался даже сказаться больным, лишь бы не выходить к общему столу и не попадать под прицел горячих черных глаз, но отказы его неизменно отвергались и понукаемый медвежьей бароньей лапой бедолага Винсент влекся к месту своей ежедневной казни.

Дни каким-то непостижимым образом вдруг сложились в неделю, затем еще в одну, а потом Винсент вдруг осознал, что со дня его приезда прошел уже месяц, бумажник заметно потяжелел от законно заработанного жалования, а архив барона приобрел уже весьма приемлемый вид.

Юный мечтатель, так и не сумевший уснуть под нежное лягушечье пение, доносившееся с ближайшего пруда, уткнулся подбородком в крепко сжатые кулаки и с видом заклинателя уставился на зависшую над парком полную луну, пытаясь ухватить за кончик плававшие в голове обрывки рифм. Получалось отчаянно плохо, но Винсент не сдавался, хотя самой удачной из пока пришедших ему строф было банальное до зубной боли «как вы могли, о Эмили!».

Показалось? Или нет? Молодой человек повнимательнее пригляделся к мелькнувшей на дорожке тени. Сомнений быть не могло – тоненький силуэт, кружевная шаль на плечах – это могла быть только Эмилия и никто иной. Но что ей делать одной, ночью, да еще на дорожке, которая (это уже Винсент отлично знал) вела к садовой калитке, служившей самым коротким путем в деревню, и которой обычно пользовались только слуги?

– Эми… – юноша едва не крикнул в полный голос, но осекся.

Что делать? Бежать за ней? Вдруг ей угрожает опасность, ночью, одной? Да с чего бы? Может, взбалмошная барышня, томимая бессоницей и луной, вздумала погулять по парку под романтический шепот ветра, а он тут со своей защитой приставать будет…

Раздираемый противоречивыми чувствами Винсент оперся о подоконник, чтобы ловчее было выпрыгнуть наружу и вдруг заметил, что барышни не видать.

– Ну и ладно, погуляет чуть-чуть и вернется, — успокаивая себя подобным образом, юноша присел на край постели и сам не заметил, как оказался сражен крепким молодым сном.

Ему показалось, что спал он каких-то четверть часа, но когда он открыл глаза, то комната уже была залита мягким рассветным светом, а во всем доме царил кавардак, вдвойне необъяснимый по слишком уж раннему времени. Недоуменно оглядев свой изрядно помятый наряд и даже не пытаясь понять, почему он спал одетым, Винсент выскочил за дверь и чуть не врезался в летящего по коридору на всех парах барона.

– У баронессы мигрень, — коротко пояснил тот в ответ на недоуменный взгляд секретаря, напрочь проигнорировав приветствия. – За лекарем уже послали… домашние средства не помогают, чтоб их…

И барон подпустил выраженьице, недвусмысленно свидетельствовавшее о его полковом прошлом.

– Хоть бы Эмилия встала поскорее. Она умеет какой-то особый массаж делать, от него баронессе легче. А пока пойдемте, пропустим по рюмочке коньяку, подальше от всего этого сумасшествия, — барон попытался увлечь молодого человека в сторону кабинета.

– Эмилия? – ошарашенно спросил совершенно сбитый с толку Винсент, — А разве она уже вернулась?

… И по наливающейся сочным вишневым цветом апоплексической шее барона понял, что сморозил что-то не то…

Дальнейшее слилось для незадачливого секретаря в один сплошной кошмар. Когда наконец крики стихли, юноша несказанно удивился, что прошло меньше четверти часа, что сам он еще жив, и что господин барон по крайней мере трижды заставил в мельчайших подробностях пересказать ночную сцену, которую мнивший себя стойким и мужественным историк позорно выдал как перетрусивший мальчишка.

Посланная на разведку горничная, краснея и запинаясь, доложила, что барышни в ее комнате нет и постель не тронута.

В сердце многострадального секретаря закралось подозрение, что пациентов у лекаря окажется как минимум двое, но тут уличная дверь приоткрылась и в дом проскользнула кутающаяся в шаль Эмилия. И вот тут наш герой от всей души пожалел, что вообще родился на свет, что Господь наградил его способностью говорить, что судьба привела его в этот уголок земли, показавшийся молодому человеку чернейшим адом… Ибо обрушившиеся на голову бедняжки громы и молнии ни в какое сравнение не шли с тем, что за несколько минут до того довелось услышать столь невовремя заполучившему бессоницу историку.

Разгневанный отец и напряженная как струнка бледная барышня исчезли в кабинете, вскоре оттуда раздались громогласные вопли … тишина… снова вопли… звон пощечин… Скорчившись в уголке коридора и обхватив голову руками, бедолага Винсент больше всего на свете мечтал о том, чтобы оказаться на другом конце света, но увы… Со странным, не понятным ему самому мучительным интересом, он прислушивался к тому, что творится в кабинете.

Дробно простучали каблучки горничной… Приподняв низко опущенную голову, Винсент увидел в руках девушки печально памятные по собственному детству длинные лоснящиеся прутья. Зажмурившись и словно пытаясь отогнать от себя ужасный призрак, юноша снова напряженно прислушался и вскоре мучительно застонал, услышав короткий вскрик, перешедший вскоре в звонкий визг и мольбы о пощаде.

– Дубина! Кретин! Идиот! – молодой человек несколько раз с силой саданул себя кулаком по ладони, — Надо ж было быть таким ослом…

Ему казалось, что он целую вечность сидит в своем укрытии, слушая рвущие душу на части крики несчастной жертвы отцовского гнева. Наставшая внезапно тишина оглушила юношу. Сообразив, что ему сейчас вовсе ни к чему попадаться на глаза той, виновником чьих мучений он невольно стал, бедолага-секретарь едва успел юркнуть в свою комнату. И очень вовремя, ибо топот, хлопок двери и промелькнувшая под окном тоненькая фигурка с разметавшимися волосами недвусмысленно свидетельствовали о том, что барышня не желает видеть никого.

– К пруду?! — только и успел внутренне ахнуть молодой человек. В следующую секунду он обнаружил себя уже бегущим по аллее, в которой скрылась бедняжка Эмилия – для тренированного спортсмена распахнутое окно преграды не составляло.

Что он скажет ей, как объяснит причину и своего невольного предательства, и нынешней дерзости, молодой человек не задумывался, его гнала вперед только неудержимая тревога – успеть, успеть, пока гордячка не совершила чего-то окончательно непоправимого.

Выскочив с разбега на берег пруда, Винсент молниеносно огляделся. Что за ерунда? Ни малейших следов, куда же она могла деться? Солнечные блики весело скользили по ничем не потревоженной водной глади, ни одна ветка не шевелилась на сомкнувшихся плотным строем кустах. Впрочем, стоп! Приглядевшись повнимательнее, юноша заметил узенькую тропку, ведущую вглубь еще недавно столь пышных зарослей сирени.

Внезапно оробев, молодой человек тихонько подошел поближе и осторожно отвел рукой заслонявшую проход ветку. Так и есть… В тенистом убежище, свернувшись клубком какмаленькая девочка, горько плакала недавно столь гордая и насмешливая молодая хозяйка дома…

– Что вам от меня еще надо?! – два пылающих гневом черных уголька обожгли окончательно стушевавшегося бедолагу. – Убирайтесь вон, слышите? Немедленно!

– Эмилия, я… – Винсент вдруг почувствовал, что никакая сила не заставит его сдвинуться с места, пока остается хоть малейшая надежда как-то исправить положение. Хотя что тут еще можно было исправлять?

– Я кретин… я… я не думал… не хотел… я не знал, что так получится… правда…

Молодой человек чувствовал себя самым глупейшим образом, лепеча оправдания как провинившийся школьник перед грозным учителем.

– Чего вы не хотели? – вдруг яростно обрушилась на него Эмилия. – Кто вас за язык тянул, болтун вы этакий? Мало того, что вы кретин, тупица и шпион, так вы, оказывается, еще и доносчик?! И вы имеете наглость просить, чтобы я вас простила? Убирайтесь немедленно, слышите? Сколько раз я должна вам это повторять?

Хрупкая, с пылающими румянцем щеками, смоляными локонами и полными слез огромными черными глазами, она была так невообразимо хороша в эту минуту, что Винсентнапрочь забыл, как дышать. Если бы она сейчас велела ему совершить самую невозможную на свете вещь, он бы с радостью очертя голову кинулся в эту авантюру, лишь бы заслужить ее прощение. Ну надо же ему было уродиться таким идиотом, что ж это за наказание-то….

– Эмилия, прошу вас… – Молодой человек почувствовал, что его подхватила и несет какая-то неудержимая сила. – Ну что хотите…. Я на все готов… Ну простите меня — дурака! Яведь правда не со зла… Ну хотите – высеките меня сами, только просите!

От последних своих слов бедолага сам оторопел, не понимая, как это у него вырвалось.

– Высечь? Ну что ж… Только после того, как вы сами приготовите розги и хорошенько меня об этом попросите, — пылающая гневом маленькая Эриния, раздувая ноздри, пристально следила за сменой чувств на лице незадачливого секретаря.

Винсенту показалось, что его разом окунули в крутой кипяток и в обжигающе-ледяную воду, но делать было нечего, никто его за язык не тянул, а отступать теперь было бы совсем бесчестно. Вытащив из кармана складной нож с костяной рукояткой, молодой человек как во сне срезал несколько прутьев с соседнего куста, показавшегося ему похожим на иву, очистил их от листьев и, не смея поднять на девушку взгляда, протянул их своей невольной жертве.

– Ланчи Эмилия, — Винсент сам не узнал свой голос, настолько неживым и скрипучим тот вдруг оказался, — Прошу вас… накажите меня… за нескромность и … и за донос.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем девичья ручка забрала у него пучок, а мелодичный голос, в котором, тем не менее, отлично слышался звон стали, приказал:

– Извольте подготовиться как положено, лано Перрон.

Как, еще и это?! До последней секунды Винсент надеялся, что обойдется без этого последнего унижения. Но мстительница была неумолима, да и не стал бы снедаемый раскаянием секретарь просить о пощаде. Путаясь пальцами в пуговицах, подтяжках и прочих деталях туалета, молодой человек обнажил что положено, и, сгорая от такого стыда, какого он раньше и представить себе не мог, перегнулся через спинку скамейки, как на зло оказавшейся вкопанной на берегу.

«Этого не может быть. Это дурной сон, от которого я сейчас проснусь»,- юноша попытался ущипнуть себя за руку так, что не выдержал и сдержанно зашипел, но сон прекращаться не желал.

Сзади раздался шорох веток – это Эмилия выбралась из своего убежища на берег. «Только бы никто не увидел», — последнее, что успел подумать Винсент, прежде чем обрушившийся на его беззащитный тыл огненный смерч заставил забыть обо всем на свете. Напрасно несчастный юноша давал себе слово быть стоиком – уже третий стежок выбил у него невнятное, но вполне громкое «умммм!», а еще после пары ударов напрочь позабывший о своем бакалаврском достоинстве историк голосил уже во всю своих силу молодых легких.

Отбросив первый истрепанный прут, Эмилия слегка перевела дух.

– Ну что, будете еще подсматривать и наушничать? – новый залп нестерпимого огня обрушился на уже порядком исхлестанные ягодицы молодого человека.

Захлебывающийся монолог, свидетельствовавший о том, что достойный секретарь больше в жизни своей не осмелится ночью выглянуть в окно, а с почтенным бароном и вовсе будет нем как рыба, был ей ответом.

– Вот так-то лучше, а это – чтобы помнилось подольше, — и девушка с прежним жаром продолжила окрашивать задний фасад бедняги-историка в огненно-алый цвет.

Эмилия сама не знала, сколько прошло времени, она стегала и стегала наотмашь до тех пор, пока вдруг не почувствовала, что оставшийся у нее в руке изрядно обломанный прут уже слишком короток и неудобен. Отбросив его в сторону, она нагнулась за следующим и вдруг увидела, во что превратились некогда молочно-белые ягодицы обидчика. Припухшие наливающиеся лиловым полосы пересекали их во всех направлениях, спускаясь на бедра и образуя причудливый узор там, где кончик прута захлестнул на самые чувствительные и ранимые места.

Прижав ладошку к внезапно запрыгавшим губам, девушка с ужасом смотрела на дело рук своих, и вдруг, неожиданно для самой себя, бурно и неудержимо разрыдалась.

– Винсент, прости… – Она сама не заметила, как перешла на «ты». – Я… я не хотела …так…

А Винсент и сам не сразу понял, что все кончилось. Сначала он попытался перевести дух и собраться с силами перед дальнейшим. Но дальнейшее все не наступало и не наступало, и тут до него дошло, что Эмилия сама просит прощения… И перед кем? Перед ним?!

В полминуты, шипя и чертыхаясь сквозь крепко стиснутые зубы, молодой человек поправил свой туалет и замер, не понимая, что же делать дальше.

– Эмилия, вы… ты… простила меня? – робко спросил он, не смея приблизиться к горько рыдавшей барышне.

Отчаянный кивок подтвердил ему, что да, простила, полностью и безоговорочно.

– Я…я не хотела так… – снова едва слышно прошептала девушка, – Ты ж ничего не знаешь… из-за чего…

– А из-за чего? – тоже шепотом, страшась неловким словом или жестом порвать внезапно возникшую между ними ниточку доверия, спросил Винсент, стараясь как можно меньше шевелиться, чтобы неловкими движениями не добавлять боли там, где, казалось, и места-то живого не было.

– Вы на свидании были, да? – проклиная собственное любопытство и нетерпеливость, вдруг брякнул он и замер, готовый к новой вспышке гнева.

– Ну какие же вы, мужчины, все дураки, – вдруг сквозь слезы засмеялась девушка. – Что ты, что отец… Ничего другого вам в голову не приходит..

– Но… но где же? – оторопел окончательно сбитый с толку молодой человек. – Ночью, крадучись, втайне от всех…

– У гадалки, в деревне, вчера же ночь полнолуния была, — неожиданно для себя самой призналась Эмилия. – Если б не ты, я бы все так обставила, чтобы отец ничего не понял. А теперь…

Она сконфуженно взглянула на молодого человека, крепко прикусив нижнюю губу. Совершенно потерявшийся от этих признаний Винсент не нашел ничего лучшего, как брякнуть:

– А зачем… гадалка?

И по ее окончательно сконфузившемуся и смятенному взгляду понял – зачем.

– Ох, какая ж ты у меня еще дурочка!

И мягкие, но такие настойчивые губы, еще хранящие легкий привкус крови, подтвердили, что гадалка сказала правду…