Хишартская камарилья

Ну вот, только порадовалась одиночеству и на тебе, ни секунды спокойно посидеть нельзя. Я состроила самую зверскую рожу, чтобы непрошенный нахал перебрался за соседний столик, но… Я? Выросла? Похорошела?! Не так уж много народу могло бы произнести подобные слова, и все они остались там, в тех краях, куда я едва ли когда либо еще вернусь… Волей-неволей приглядевшись к непрошенному соседу повнимательнее, я вдруг почувствовала… Да, точно… Ветер на вокзале, пожелтевшие страницы, запад есть запад…

-Давайте, — согласилась я. — Кофе нежно люблю с детства, особенно крепкий… -А здесь я… — я покосилась на свои часики и подсчитала, стараясь как можно незаметнее загибать пальцы, — ровно сто двадцать один час и тридцать пять минут.

-Отнюдь, — невольно улыбнулась я, — Просто стараюсь дать вам как можно более точный ответ

С этими словами я знаком показала гарсону, что оставляю на столе монеты за почти нетронутый кофе и поднялась со стула.

— Не передумал, Жанет, — твердо ответил я, вставая и предлагая ей руку, — я готов. Давай пройдемся, и я расскажу тебе, как я провел все эти годы. Тебе интересно? Скажи, ты хочешь знать, с чего вообще меня потянуло изучать историю?

Поздно, милый мой лано Рене, окончательно и бесповоротно поздно… Какая-то туго сжатая во мне пружина распрямилась (мне даже послышался звонкий щелчок, с которым вырвались на волю ее острые колючие кончики) и я заговорила, уставившись взглядом в ту точку на скатерти, где тонкие красные прожилки сплетались, образуя прихотливый узор. Никакая сила бы меня сейчас не заставила поднять глаза и взглянуть на собеседника. Нет уж… это потом… если вообще смогу.

—  Знаете, лано Рене… Жила-была девочка. Хорошая, домашняя, в меру ленивая, в меру хорошо учащаяся. Обычная такая девчонка. Были у нее папа, мама и младший брат. Любили девочку, хотя и наказывали иногда, куда ж без этого… А потом случилось вот что. Девочка выросла, похорошела… И в один прекрасный (тут голос все-таки подвел, дрогнул, как я ни старалась держать себя в руках) на свадьбе у подруги познакомилась с шафером жениха.

-Был этот молодой человек не красив, но очень боек.. И шло от него… Не знаю, как это назвать поточнее… Шла какая-то магнитная сила, притягивавшая к нему девчонок. Хотя видно было, что он опытен и циничен, но вот вырваться из-под этой его магии невозможно было совершенно. И хотя голова кричала «Беги как можно дальше», глупое сердце слушать ничего не желало и только падало куда-то глубоко, стоило ему посмотреть в сторону девочки.

— Долго ли, коротко ли, но встретилась девочка с ним совершенно случайно в доме у этой подруги раз, потом второй… И… и поняла, что отравлена его взглядами и его словами… знаете, такими фразами, в которых под внешними светскими словами таится другой смысл… страшный и притягательный… Она попыталась бежать, заняться своими делами, забыть его… Но не прошло и месяца, как та же подруга нежно и ласково зазвала ее к себе в гости на вечеринку на всю ночь. И особо напирала на то, что тот молодой человек ночей не спит, все о девочке тоскует.

-Я не спрашиваю вас, лано Рене, поняли ли вы, что девочка сделала… конечно поняли. Всю ночь она танцевала и веселилась в объятиях молодого человека, позволив ему… слишком многое из того, что не принято в обществе и совершенно потеряв голову от его поцелуев. Под утро он стал настаивать… вы понимаете..да? Она в ужасе убежала. В дверях ее поймала подруга и стала ласково увещевать, что не надо быть дурочкой, что ничего предосудительного в этом нет, зачем отказываться от того, что может … стать источником радости. При этом сама подруга жениху своему таких вольностей до свадьбы не позволяла, это девочка точно знала. Я отпила еще воды, чувствуя, как в ушах нарастает тонкий звон, заставляющий трепетать все мое напряженное и натянутое как струна тело.

-Девочка убежала и потом проплакала весь день от отвращения к себе, к подруге и к молодому человеку. А он потом две недели осыпал ее нежными записками, извинениями, уверениями в полном своем почтении и дружбе. И клялся ни шага не ступить против ее воли… -И она… она поверила… и втайне от матери … поздно вечером… пришла к нему в гости… уверенная, что может положиться на его слово. А дальше… вино оказалось очень хмельным… или просто она от волнения захмелела с первой же рюмки… Но когда она немного пришла в себя, то … то обнаружила себя почти совсем раздетой, а его руки… вы понимаете, да?

-Девочка плакала, просила отпустить ее, но он, не переставая, целовал и целовал, тем временем освобождая от последней одежды. А потом силой потянул к кровати. Девочка твердила «Нет, я не хочу, ты же обещал», а он отвечал на это «зачем же ты пришла ко мне, если не хочешь?». И не мог понять, что девочка выросла с мальчишками, привыкла доверять им, и помыслить не могла, что мальчик может что-то сделать с ней против ее воли.

-Потом она почувствовала страшную, чудовищную боль, отчаянно попыталась вырваться, крича «Нет, не надо…мне очень больно». Но он ответил «Тебе и должно быть больно» и силой сломил … все сопротивление… Потом он отвернулся и закурил, а она лежала, свернувшись клубком, чувствуя, словно ее разрубили надвое и не в силах двинуться от стыда, унижения, боли. А он… оглядел простыню и сказал «Что ж ты говорила, что ты девственница…Крови-то нет». А девочка не знала, чем оправдаться, ведь он у нее действительно был первым… мужчиной.

— Ну как, нравится мой рассказ, лано Превер? — в первый раз с начала рассказа я подняла голову и взглянула Рене прямо в глаза. — Это ведь только начало… Я же говорила, не надо вам этого знать…

-Жанет… понимаю, тебе тяжело вспоминать об этом. Но я не вижу тут ничего такого, чего ты должна cтыдиться. Влюбленная девушка, особенно молоденькая и невинная, обычно теряет голову на раз. Ты поверишь, если я скажу, что ты на удивление долго смогла сопротивляться его магнетизму, пытаясь забыть о нем и жить своей жизнью?… Иная ровесница на твоем месте завершила бы все чуть ли не в первый же вечер… Поверь, таких немало, и это не оттого, что они так ужасно развратны. Просто совсем-совсем не дорожат собой и оттого готовы швырнуть под ноги первому встречному и душу, и тело….

-А вот ОН… знаешь, я совершенно серьезно говорю, что если ты решишься дать мне его адрес, я пошлю ему картель. То, что он сделал, не просто бесчестно и заслуживает хорошей пули. Это уголовное преступление. Он даже не соблазнил тебя, это было самое настоящее насилие, за которое полагается несколько лет тюрьмы. И клянусь, если тебе станет от этого легче, я это сделаю.

-Нет, лано Рене, пожалуйста, не надо, — я сама не ожидала того, в какой ужас привела меня последняя фраза. -Умоляю вас, не делайте ничего, не пытайтесь даже узнать, кто он такой. Это я… я сама виновата во всем… Я не должна была тогда приходить к нему вечером… А что еще он мог подумать обо мне, если я это сделала? Естественно, что это все только кокетство с моей стороны, что я пытаюсь сильнее завлечь и возбудить его своим отказом… Я уже не чуствовала ничего — ни того, что почти кричу, ни хлынувших потоком слез. Только бы не допустить несчастья…

-Лано Рене, поверьте, я сама виновата… я заслужила и это, и то, что было потом… это все расплата за мою глупость и неумение сказать «нет». — Вот вы же сами… вы рассказывали про Жанну. Она ведь младше меня была, но смогла же.. А я — нет, значит, это все поделом… И я, уткнувшись лбом в сжатые на подлокотнике кресла кулаки, неудержимо разрыдалась.

-Жанет, Жанет, успокойся. Девочка, ну что ты, не плачь, — я наклонился и погладил ее по голове, да так и задержал руку на макушке. Давно я не чувствовал себя таким беспомощныим.  Точь-в точь как четырнадцать лет назад, когда по наивности пытался убедить ее мать в пагубности телесных наказаний. И не понимал, что мы просто-напросто говорим на разных языках. Что сказать, как объяснить ей…

-Жанет. Послушай. Ты считаешь, что сама во всем виновата? Так? А скажи… если бы такое случилось не с тобой, а с твоей лучшей подругой… или с младшей сестрой, или просто с девушкой, выросшей с тобой по соседству… ты и тогда взялась бы утверждать, не моргнув глазом, что она сама была во всем виновата? Да и кроме того… Значит, сам он был ни при чем, просто стал марионеткой в твоих руках? Ты же сама говоришь — спровоцировала, подтолкнула, чуть ли не вынудила… Что же ты мужчин низводишь  до уровня великовозрастных идиотов, не соображающих, что они делают, не способных управлять собой, поддающихся любому внешнему воздействию? Воля твоя, но мне, как мужчине, такое слышать просто обидно…

— А разве нет?! — невольно вырвалось у меня. — Разве мужчины не такие? Разве они не стремятся утвердиться за счет тех женщин, которые их окружают — матерей, сестер, жен, любовниц? Разве им не нужно доказывать постоянно, что они тут главные, подчиняя женщин себе, в том числе и ТАК?

-Знаете, лано Рене… Я с самого раннего детства слышала от мамы и бабушки, что мdivужчина ведет себя с женщиной так, как она это позволит. И если он оскорбляет ее, унижает, втаптывает в грязь, значит, она сама в этом виновата, значит позволила… а значит… значит она это заслужила… Потому что с хорошими женщинами ничего ТАКОГО не происходит, только с теми, кто дал слабину, кто вел себя как…. как доступная падшая женщина. Я чуть-чуть перевела дух, благо в с такане еще оставалась вода. Я уже чувствовала, что не могу остановиться, что меня несет неудержимым потоком…

-Вы помните, лано Рене, как вы жили у нас… А ведь все произошло намного… намного раньше. Только тогда бы вам никто этого не рассказал, ни мама, ни я сама. Понимаете… когда мне было одиннадцать, у нас в городке завелся мерзавец.  Ну, вы знаете, такой… который обижал девчонок. Ну, то есть, не совсем чтобы обижал… Просто распускал руки и … хватал всюду, где нельзя. Причем делал это в толпе, потому что знал, что стыдно… что никто не будет кричать и звать на помощь. И… и со мной это случилось тоже… на ярмарке. Я потом думала дома, что умру, так мерзко было от… от всего.

— Господи, какая я тогда дура была… Рассказала все маме, а она отхлестала меня по щекам и сказала, что я сама во всем виновата, что я грязная, что сама спровоцировала его, позволила это сделать… Я не знаю, что с ним потом стало… исчез куда-то. А у меня так и осталось с детства, что я … такая… И когда это потом произошло, то… просто мама оказалась права, я позволяю такое делать со мной… значит, я не заслуживаю нормального отношения, понимаете, лано Рене?!

-Понимаю, Жанет. Одну минуту. Во-первых, успокойся, выпей воды, вот так. Я знал, что разговор предстоит серьезный, но не думал, что настолько… Я могу сейчас приводить какие угодно доводы, но ты вряд ли захочешь слушать. Ты не привыкла верить себе, надеяться на собственные силы, ты всю жизнь была жертвой, узницей в одиночной камере, и немудрено, что теперь ты боишься переступить ее порог… И ты слишком убеждена в том, что эта камера — и есть весь окружающий мир. Как убедить тебя, что это не так… Слишком многое тебе пришлось испытать, я даже удивляюсь, как ты не сорвалась раньше. Видно, тебе очень многое дано от природы. Ты поразительно сильная и мужественная, девочка моя, и это дает надежду на благополучный исход. Погоди, не спорь. Сейчас рано отвечать. Я вижу, что ты еще не закончила. Рассказывай дальше, нужно избавиться от эгого груза, он уже стал тебе непосилен. А я пока ничего не буду говорить, только слушать. Идет?

-Идет, — кивнула я, потому что заставить замолчать меня уже было все равно невозможно, слишком долго это все копилось и спрессовывалось, словно в котле, в котором постоянно повышалось давление. И сейчас необходимо было открыть клапан прежде, чем всю систему разорвет в клочья.

-А дальше… тогда… он даже не встал, чтобы проводить меня до порога. Мне хватило сил вернуться домой с улыбкой, в которой даже моя подозрительная матушка не углядела ничего крамольного. Я наврала ей, что долго гуляла под цветущими липами с Самым-Лучшим-На-Свете Мальчиком, выслушала порцию ворчания о том, что негоже юным барышням возвращаться столь поздно… А потом полночи яростно пыталась отскрести в ванне само воспоминание о том, что произошло…

-Вы думаете, на этом все закончилось? — чуть помедлив, продолжила я, упорно глядя в сторону и избегая взгляда лано Превера. -Ничего подобного, все только началось. Потому что этот человек помимо моей воли получил страшную власть надо мной. Он мог приходить когда угодно, уходить, не появляться месяцами, потом вдруг звать и я покорно бежала на свидание с ним, даже если в тот момент уже ложилась спать. На удивление, мама ничего не замечала… или не хотела замечать…

-И это длилось не год, не два, а гораздо дольше… И каждая встреча с этим человеком несла боль… страшную разрывающую на части боль… но он не хотел ничего слышать, его совсем не волновало, что чувствую я… он говорил, что я все выдумываю.

-Потом… я уехала в другой город… мы расстались сначала на время… а потом насовсем. Но это не потому, что я такая сильная, лано Рене, вовсе нет.. Просто я встретила другого человека и… и потеряла голову. Так, как я любила тогда, я не любила больше никогда, ни до… ни после не смогу… Я все терпела, все принимала, радовалась любой секундной встрече… и совершенно не замечала, что я для него — просто игрушка для отдыха, что ему совершенно не интересно, кто я, чем живу… ему от меня было нужно только одно… и чтобы добиться этого, в ход шли цветы, вино, красивые слова, от которых я теряла голову. Но если я предлагала хоть раз просто вместе выйти погулять, у него тут же оказывалась тысяча самых неотложных дел, чтобы немедленно покинуть меня.

-Он не пожелал ни знакомиться с моими родными, ни знакомить меня со своими. Когда я один раз осторожно завела речь о дальнейшем, он резко оборвал меня, сказав, что его отец ни за что не позволит ему жениться на мне. Предлог для этого он выставил какой-то смехотворный, но я поняла недосказанное, что я недостойна того, чтобы на мне жениться.

-И это тоже длилось долго, очень долго… Последнюю неделю он был очень нежен ко мне, приходя каждую неделю… Я просто потеряла голову от того, что было между нами в те дни… И в этом своем ослеплении я снова заговорила о браке… о том, что не могу без него… -Дура, ну какая же я была дура! — я невольно стукнула кулаком по подлокотнику и вздрогнула от боли. -он долго молчал, а потом сказал… что женится… через несколько дней… и что невеста беременна от него…

— Когда он ушел… я была как мертвая… Но раздался стук в дверь…я не хотела принимать никого… но женщина вошла. Немолодая, намного старше меня… Она говорила какие-то ужасные вещи, пыталась утешать меня… я не слушала… Я даже не знала, кто она, откуда узнала мой адрес. Но потом до меня дошла одна фраза… что она тоже была его любовницей… и ей точно так же тяжело сейчас… как и мне… -Я не помню, что было потом… немного очнулась уже только в каюте… это был пароход, плывуший в Марсель. Я знала только одно — мне надо бежать… бежать как можно дальше от дома… потому что оставаться там, где все напоминает о моем позоре, я больше не могу… И вообще жить больше не могу…

-Вот, лано Рене… теперь вы знаете все, — я чувствовала себя словно воздушный шар, из которого выпустили весь воздух. Закусив губу, я смотрела в сторону, туда, где в окне ребрились разноцветные крыши, словно залитые расплавленным золотом. Надо же, как долго мы проговорили, солнце уже начало клониться к закату…

Я сидел, сцепив пальцы на спинке стула, и слушал. Господи, сколько таких историй случается каждый день, и так было и будет, и что можно поделать… пока девочек растят в уверенности, что они — существа низшего порядка, а комплименты, говоримые мужчинами, на самом деле означают — «я тебя хочу, и плевать, что будет дальше». Пока мальчиков учат галантно улыбаться ровесницам, целовать им ручки и клясться в любви — лишь бы урвать свое, а потом бросать их, как недостойных, и жениться только на тех, кто сохранил девственность до свадьбы…Пока такие бывшие мальчики и девочки растят уже своих детей в лицемерии, требуя честности и порядочности, но развратничая тайком от них… Что я могу, один против целого мира… что я могу…

-Жанет, спасибо, что поделилась этим со мной, — медленно заговорил я, — я ценю твое доверие. И очень хочу тебе помочь. Но для этого мне понадобится твоя помощь. Иначе с одной стороны — я, а с другой — ты и твоя ненависть к себе. Одному против двоих мне не выстоять. Что скажешь?

— Моя помощь? — я медленно подняла глаза на Рене. В первый момент я просто не поняла, о чем он говорит. Я ожидала всплеска обвинений, осуждения, но только не этих спокойных взвешенных слов. Невольно я пристально вглядывалась в каждую черточку лица своего собеседника в поисках хотя бы тени отвращения и… не находила ничего. Рене был задумчивым,  усталым, но в лице его не было и тени того выражения, которое лучше всяких слов заставило бы меня выскочить из комнаты и постараться сделать так, чтобы лано Рене навечно забыл мое имя.

-Чем я могу помочь вам, лано Рене? — так же медленно повторила я. — Я… я готова…

-Жанет. Прости, если мое предложение покажется тебе невыполнимым. Скажи, возможно ли, чтобы ты простила себя за все сделанное? Именно простила, приняла такой, как ты есть, и позволила дальше жить и дышать? Ты вообще допускаешь такую мысль?

Она взглянула на меня растерянно, как будто подобное просто никогда не приходило ей в голову.

-Я… я не знаю… кто я такая, чтобы прощать… я привыкла, что это могут только кюре или мои родители…

— Нет, ты, милая, именно ты. Иначе не поможет. Скажи, что должно случиться, чтобы ты сама простила себя?

— Наверное… не знаю… в детстве было проще… — она внезапно залилась краской и спрятала лицо в ладонях.

Потрясенный, я уставился на нее. Жизнь совершила виток и вернулось к отправной точке. И как будто не было этих четырнадцати лет, и секунду назад в моих ушах прозвучал голос ее матери : » Вы понимаете, к чему я клоню, лано Рене?»

-Ты хочешь… — медленно произнес я, не зная, чего ожидать в ответ, — ты имеешь в виду, что я должен вернуть свой долг семейству Илайре?

-Я… я не знаю… Слова Рене застали меня врасплох. Первым моим желанием было отшатнуться, ответить резко, раз и навсегда отсекая возможность подобного поворота событий. А дальше? Веруться домой, бокал вина и… Нет!

Как же все просто было в детстве… Была мама, реже отец. Была команда: «Готовься к наказанию» и до мелочи заученый ритуал следом за ней. И это было всегда больно, страшно, стыдно… но за этим наступало прощение. И боль от вины, какой бы она ни была, исчезала, уходила в небытие. Но тогда все решали взрослые, мое дело было подчиняться. Через себя. Через свой страх. Потому что иначе будет еще хуже.

Разве не так было, когда давно-давно в детстве я влезла без спроса в кладовку и расколотила парадную супницу? Осколки удалось выкинуть так, что мама не заметила, но до самого приезда в гости бабушки и дедушки как же я умирала со страха каждый раз, когда мама звала меня… В животе тоскливо ныло, руки и ноги делались как ватные и я была готова на что угодно, лишь бы прекратилось это мучение. Десятки раз я прокручивала в голове одну и ту же сцену — как я сознаюсь в своем проступке и мама меня прощает, ну, может наказав немного, совсем чуть-чуть. И все равно я так и не могла признаться до того самого дня, когда мама сама обнаружила утерю супницы… Разговор был коротким… Несмотря на все доказательства, я все равно пыталась отпираться… Но маму было не провести. Ох и досталось мне тогда и за посуду, и за вранье, и за трусость. Но ведь потом, после того, как мама меня высекла, а я отревелась, как же легко и спокойно стало… потом…

Но это все было тогда… с мамой. А сейчас… Немыслимо, непредставимо… И с кем? С лано Рене? С милым славным лано Рене, так храбро спасавшим меня полжизни назад от матушкиных розог? До чего все-таки бывает иронична жизнь… Я уже совсем была готова вежливо и твердо отказаться, но… бокал вина, порошки парижского аптекаря… или…? Нет, не хочу, не надо! …

Я сама с трудом узнала свой голос. Неужели это я только что хрипло и еле слышно произнесла…?

-Да… лано Рене… высеките меня, пожалуйста… — И снова спрятала лицо в ладонях, чувствуя, как все тело заливает огнем непереносимого стыда.

Господи, если бы кто сказал, что мне предстоит услышать такое от женщины… убил бы на месте…  Мадам Беатрис, говорил же я вам, что это сродни морфию, что без этого потом человек уже не может… И сейчас страдание в глазах девушки было точь-в точь таким, какое я видел у морфинистов и любителей гашиша, среди студентов и проституток Латинского квартала… Господи… Только не напугать ее еще сильней. Сейчас одно неосторожное движение обойдется мне не дешевле, чем неудачливому хирургу… Стоп. Орудие. У меня ничего нет… розги — где найти, да и долго, и неловко срезать их на улице или в парке, на глазах у людей… Боже, что я творю…

Хватит. Ты мужчина, в она женщина и просит тебя о помощи. Возьми себя в руки, Рене.

Я потянул из брюк ремень — слава богу, не слишком тяжелый, не хочу ее мучить сверх необходимого… Готово. Теперь — вперед.

— Хорошо, Жанет, — сказал я, уняв дрожь в руках и стараясь говорить как можно спокойнее и будничнее, — пусть будет так. Я отвернулся и не смотрю. Готовься, милая. Я знаю, как это принято в Хишарте, но…Сейчас ты уже взрослая, обойдемся без кресла. Ложись на кровать, дальше ты знаешь, что делать. У тебя сколько угодно времени, а когда будешь готова, скажи мне…

Не знаю, на что я надеялась… во мне одновременно и с равной силой боролись две надежды, два желания… Одна половинка души страстно желала услышать что-то вроде «Девочка, ты сошла с ума! Не нужно тебе это.» А другая… другая не менее страстно ждала короткой и властной команды. И она прозвучала… Но как же трудно было сделать то, о чем я сама же и попросила…

Казалось бы, что может быть нового для меня в том, чтобы подготовиться к наказанию? Ведь это в моей жизни случалось столько раз, что и не сосчитать… И хотя с последноего раза минуло уже лет десять и даже больше, такое все равно не забыть. Почему, ну почему же мне ТАК трудно? Потому что это не мама, а… мужчина? Но ведь и перед мужчинами мне доводилось обнажаться… но не для такого же…

Как хорошо, что лано Рене отвернулся. Понять, что он видит, как прыгают и не слушаются мои руки, путающиеся во всех этих кружевах и тесемках… как прыгают губы, с трудом сдерживающие уже готовые вырваться слезы… Нет, это было бы выше моих сил… В какой-то момент мне до головокружения захотелось на цыпочках прокрасться ко входной двери, благо лано Рене этого не увидит, сбежать вниз и навечно затеряться в шумной парижской толпе.

Но, вместо этого я, очертя голову, как перед прыжком в холодную воду, вытянулась на постели, хранящей легкий запах одеколона и еще чего-то неуловимо мужского, стараясь не думать о том, что вот еще секунда и лано Рене обернется и увидит то, что … что обнажено для наказания. Ох, ну почему же мне так страшно… словно подобное происходит впервые… Впрочем, и вправду впервые на карту поставлено столь многое… Или я смогу после этого жить, … мне станет уже  совсем все равно…

— Лано Рене… я готова… не бойтесь… — И как хорошо, что можно зарыться лицом в одеяло, лишь бы он не увидел, каким мучительным румянцем горят щеки… Лишь бы… лишь бы вообще не смотреть ему в лицо пока… пока все не кончится…

«Не бойтесь…» Спасибо, милая, что понимаешь… я боюсь. Не меньше тебя, наверное… Но неужели ТАК заметно?

Я обернулся — и застыл. Как хороша… какая матово-белая кожа, какие дивные линии тела, и как жаль, что видно так мало… Мне пришлось совершить над собой немалое усилие, чтобы вспомнить,  зачем я тут нахожусь… Но жар во всем теле не проходил, и пришлось крепко прикусить мякоть левой руки, чтобы сбросить наваждение. Господи, только не говорите мне, что ЭТО — не дань сладострастию, все равно не поверю… Боль в руке немного отрезвила меня, но все равно обрести хладнокровие не получалось. Вот какова истинная природа флагелляции, это не просто возбуждение, это чуть ли не заменяет саму близость… Что бы там ни говорили рьяные в вопросах воспитания святые отцы, учителя  закрытых школ и им подобные…

-Жанет. Ты знаешь, за что будешь наказана? Позволь мне сказать тебе это. За нелюбовь к маленькой испуганной девочке, которая прячется в тебе самой, умирая без любви, ласки и заботы. Ты всю жизнь считала ее недостойной всего этого — и от этого происходят все твои несчастья. Пусть же наказание поможет тебе понять это — и дать ей наконец то, чего она была лишена многие годы. Не хочу причинять тебе лишнюю боль, но если тебе будет слишком легко, ты оскорбишься и  сочтешь, что я обманул тебя. Это так?

Молчаливый кивок. Дежа вю.

-Хорошо. Ты получишь двенадцать ударов — этого достаточно, я не хочу тебя мучить. Считать я буду сам. Вперед.

Нет, к этому действительно невозможно привыкнуть — к этим томительным секундам, которые тянутся как часы, когда каждая клеточка напряжена в ожидании того, что вот сейчас, сию минуту обрушится самый первый, хлесткий и такой все-таки неожиданный удар.

Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, стискивая покрывало. Да, лано Рене, вы сам даже не представляете, насколько вы правы… И насколько я не люблю, не могу полюбить ту девчонку, которой была сама. А как я могу любить ту, которую все окружающие вечно считали виновницей своих неприятностей, ту, которая несла всем вокруг себя только огорчения, боль и разочарования? Да, все верно вы сказали… именно ее, ту девчонку, которая всю жизнь мешала жить родне, которую родили не потому, что родители хотели ребенка, а потому, что «не избавляться же…», которую считали некрасивой, вздорной, плаксивой, несобранной, которая доставляла неприятности и осложняла жизнь — ну как я могла ее полюбить, если с самого раннего ее младенчества ее не любили родители?

Ну же, лано Рене, не бойтесь! Помогите мне выкинуть весь этот мусор, который десятилетиями копился в душе, рассчитаться по всем счетам. Я сумею, я смогу, вы увидите… Только помогите же провести черту между прошлым и будущим, отсечь, по-настоящему отсечь все то, прошлое. Я сумею ее полюбить, обещаю вам…

Нет, не могу… Драться в детстве случалось, но… на равных, с мальчишками, лицом к лицу. Драться, а не бить. А вот так… Я попробовал замахнуться — и остановился. Ну что, пообещать и подготовиться пороха хватило, а как дошло до дела…

Рене, не лги себе. Сейчас ты жалеешь не её, а себя. Свои нервы, свое самоуважение, а она тут ни при чем. Нужно разозлиться. Иначе не получится. Стиснув зубы и сжав кулаки, я заставил себя замахнуться снова — и, уже занося руку для удара, почувствовал ЭТО. Простое понимание, в мгновение ока переменившее мою жизнь. То, что я сделал, не пройдет для меня даром. Мне уже не стать прежним, как бы я ни хотел. Поздно.

Я резко опустил руку, почти почувствовав удар собственной кожей, как будто ремень был продолжением моей руки. Белую кожу перечеркнула узкая красная полоса, совсем не страшная с виду. Но крик, который испустила девушка, не оставлял сомнений, что удар вышел на совесть. Она вздрогнула всем телом, заставив и меня содрогнуться. ЧТО Я ДЕЛАЮ… ЧТО…

-Один, — сказал я.

Нет, к этому невозможно привыкнуть… И невозможно быть готовым. Ибо как я ни ждала этого, как ни припоминала все мои детские наказания (а рука у матушки была, надо сказать, весьма не легкая), но внезапно обрушившаяся огненная боль буквально ослепила меня, заставив пронзительно вскрикнуть. Нет… подождите… почему ТАК больно? Ведь это же только начало… лано Рене, секундочку… дайте хоть чуть-чуть перевести дух… Я совсем забыла, что это так…

Я помедлил несколько секунд, переводя дыхание. Слишком сильно… господи, да откуда же мне знать, как надо… Спокойно, главное — не выдать своего состояния. Я сейчас для нее — Господь Бог собственной персоной, непогрешимый и хладнокровный… ТАКОЙ, О КОТОРОМ САМ МЕЧТАЛ ВСЮ ЖИЗНЬ…

Неужели правда? Неужели этого, вот именно этого мне хочется… Стать послушным ребенком, раствориться в вере и покорно принимать наказание… господи, и  это говорю я… Прочь. Я подумаю об этом потом. Спокойно, выдох…

Ремень взвился снова, но на этот раз я чуть придержал руку и постарался, чтобы он пришелся плашмя,  так будет полегче. И в этом деле, оказывается, необходимы умение, навыки и опыт, кто бы мог подумать…

Она снова вскрикнула, но теперь слабее, и судорожное движение ее бедер заставило меня задохнуться от желания. Господи, выдержать до конца, устоять перед соблазном припасть поцелуем к этой нежной округлости, на которой ремень только что прочертил вторую полосу…

-Два… — я прокашлялся и тихо повторил : — два.

Оооойййй, мамаааа! Хотя второй стежок и оказался полегче первого, вытерпеть такое молча я не смогла бы ни за что на свете. Вот что значит — мужская рука, это же больно… боооооо….. Пальцы непроизвольно впивались в покрывало, потому что я еще по старой памяти знала — когда наказывают, закрываться рукой нельзя, иначе попадет по пальцам и будет намного больнее. А так хотелось закинуть руку назад и провести ладонью там, где только что вспыхнула новая полоса… Неужели я вытерплю оставшееся? И как терпела раньше?! Ведь в детстве казалось, дюжина — это ерунда, нам же с братцем случалось и по полсотни розог получать, правда, за поступки совсем уж выдающиеся… Я постаралась покрепче прикусить нижнюю губу. Ох, скорее бы оно все кончилось… 

Стиснув зубы и тяжело дыша, я смотрел на дело своих же рук и не мог поверить… То, чего я боялся, случилось. Я хочу ее, до умопомрачения, именно ее, которая мне доверилась и покорно приняла позу наказываемого ребенка… И после всего, что с ней случилось, не хватало ей только наткнуться на очередное подтверждение того, что все мужчины… такие, как внушали ей в детстве… что вся их жизнь — бег ошалевшего самца во время весеннего гона… Прервать наваждение можно только одним способом. Продолжать. И я, с трудом переводя дыхание, снова и снова взмахиваю ремнем, запретив себе думать и чувствовать…

-Три… четыре… пять… шесть…

Шшшшшш….ааауууууу…. Если я и надеялась вытерпеть следующий удар без звука, этому желанию сбыться было не дано. От накрывающих одна за одной волн боли я совершенно потеряла голову, тело мое жило отдельно от меня, выгибаясь и пытаясь увернуться от хлестких, безошибочно настигающих цель ударов. Бооольно, Господи, КАК больно… лано Рене, секундочку, дайте же продышаться… я не могу так больше…. Не надо, хватит, не могу… там же места живого больше нет… хвааатиииит!

И в то же самое время, через боль, через мучительное чувство стыда, от которого, казалось, полыхает вся кожа, вдруг пробилось крохотное странное чувство, словно тот стальной обруч, который много лет назад сковал душу, вдруг дал трещину… Нет, не может быть! Я изо всех сил стискивала зубы, пытаясь заставить себя вернуться назад, туда, в привычную тесную скорлупу, в которой провела столько лет, запретить себе чувствовать, но было поздно…

— Семь… девять… десять…

Это и вправду было как кошмарный сон, от которого жаждешь и не можешь пробудиться. Не знаю, кто в эти мгновения управлял моим телом, я был как влекомая водоворотом щепка, двигался ритмично и безостановочно, словно не по своей воле… От частых взмахов кружилась голова, я промок от пота, но не мог остановиться…

— Двенадцать…

Обессиленный, опустошенный, я остановился, отбросил ненужный ремень, сел на пол и закрыл лицо руками.

Я не знаю, что происходило вокруг… Исчезло все — дом, комната, Париж, лано Рене… Осталась только я, мои пальцы, намертво сжавшие спинку кровати и боль… Нестерпимая, нараставшая с каждым ударом все сильнее и сильнее, заставлявшая меня кричать и умолять о пощаде, не дававшая возможности продышаться и опомнится… Но навстречу этой боли в груди росло что-то ответное, какая-то сила, которая поднималась из глубины, взламывая все преграды и защиты, которые я столько лет старательно выстраивала. И в какой-то момент эта сила вырвалась наружу, прорвавшись в рыданиях и бурных неудержимых слезах… Исчезла взрослая дама, наделавшая в своей жизни столько всевозможных глупостей, и осталась самая обычная девчонка, которую больно и стыдно наказали. Но ведь простили же… Простили!

… Немного погодя слезы стали тише… я попыталась прислушаться к себе — вот это да! Там, где столько лет гнездилась страшная каменная тяжесть, заставлявшая порой при воспоминаниях корчиться от острейшей боли, не было ничего. НИ..ЧЕ..ГО… только легкая ссадина как от заживающей царапины.

И тут я вспомнила о лано Рене. Ох, как же я так, при нем, в подобном виде… Худо-бедно одернув платье и вскрикнув при этом от боли — так неожиданно-резко отдалось прикосновение к тому месту, над которым поработал  лано Превер, я соскользнула на пол и, опустившись рядом с ним на колени, неожиданно для самой себя прижалась лбом к его плечу.

-Лано Рене… спасибо вам… и простите… я…я не хотела… — Слезы так и не хотели останавливаться, но это были уже не те злые слезы обиды и оскорбления, которые порой приходили ко мне раньше, а легкие светлые слезы уходяшей боли, когда сердце еще болит, но уже знаешь, что все… все кончилось…

Плечо мгновенно промокло, я не глядя протянул руку и обнял ее, и она тоже опустилась на пол рядом со мной. Так мы и сидели на полу в обнимку, как малые дети, объединенные общим испугом. Несмотря на тяжесть собственного состояния, я почти физически  чувствовал, как легко стало ей — и испытанный ужас потихоньку начал отпускать…

-Оххх… Господи, знал бы я, во что ввязываюсь… пороху бы не хватило…

-Вставай, Жанет, милая, вставай. Все позади. Сейчас вот я только приду в себя — и тоже буду в порядке. Я, видишь ли, совершил сейчас неприятное открытие… Я поднял руку на женщину — и испытал такое блаженство, о каком даже не подозревал.  Вот что ужасно, милая, и как мне теперь с этим быть?

-Рене, милый… — неожиданно для самой себя я вдруг перешла на «ты», словно только что пережитое сблизило и уравняло нас, или даже я стала словно бы немного старше. — … ну что ты, зачем ты так… Ты просто испугался, потому что с тобой первый раз такое… потому что ты сломал запрет… Но, милый, разве он для таких случаев, этот запрет? Ведь тебе же было хорошо, правда? Ну ведь честно — было? Так не отрекайся от этого, не отрекайся от своей радости. Если бы ты знал, КАК сейчас мне хорошо…

Это было сущей правдой, такой радости, такого счастья и чувства, что передо мной внезапно раскрылся огромный, сияющий и прекрасный мир, я не могла вспомнить во всю мою жизнь.

— Ну как ты можешь корить себя за то, что дал мне такое счастье, такое освобождение? Ну посмотри на меня, Рене… посмотри же…

Я легонько коснулась ладонями его щек, пытаясь не дать ему отвернуться, словно можно было вот так, из глаз в глаза перелить всю радость, весь восторг, которые переполняли меня.

-Разве может быть бедой то, что несет радость? Ну вспомни, ты мне сам говорил  сегодня про свободу… быть не таким, как все… Ты же сам учил меня не бояться этого. Ну так давай не бояться вместе… Рене… милый!

Я улыбнулся — с трудом. Наверное, она сейчас уже готова на все, но теперь я сам не могу — сам себя очень жестко «сшиб » с желания близости. Прежде нужно прийти в себя и успокоиться.

— Спасибо, милая. Я постараюсь. Не взыщи, я только что родился, и мне придется всему учиться заново.

… Давай-ка для начала встанем с пола, а то как-то неудобно тут, да и жестковато… Знаешь что? Пошли погуляем по улицам, посидим опять в кафе — только спокойно, допьем кофе на этот раз…

Я покажу тебе город. Расскажу, где и когда бродил по Парижу, начиная с самых известных мест — они для радости, для друзей, но напоказ… а вот маленькие улочки, старые дома, места, о которых ни слова нет в путеводителях — это для меня одного, для уединения… а теперь и для тебя будет тоже. Пойдем, Жанет.

— Пойдем, милый! Должна же я наконец увидеть твой загадочный Париж… — я в мгновение ока поднялась на ноги, с улыбкой глядя на Рене.

Заходящее солнце заливало крыши расплавленным оловом, и комната, в свою очередь, тоже окрасилась в медово-огненные тона, превращая обыкновенную парижскую мансарду в загадочную шкатулку из янтаря и золота.

-Ну идем же… и пусть сегодня будет праздник… Праздник рождения. Мы оба сегодня родились заново, и нам обоим предстоит научиться многому, очень многому… Ну так идем же, выпьем за новую жизнь! — больше всего на свете сейчас мне хотелось перелить в Рене хоть каплю моей радости и желания жить, разделить на двоих все те чувства, которые буквально переполняли меня.

-И спасибо тебе, милый… спасибо за все! — легкий  поцелуй лег на щеку Рене. Господи, неужели бывает на свете ТАК хорошо!