Хишартская камарилья

Раз, два, три, четыре, пять,
Выходи скорей играть.
Десять, девять, восемь, семь,
Я тебя на завтрак съем,

Эту дурацкую считалку Хенька сочинила много лет назад, когда Близнецы были еще совсем крохотными. Почему-то она действовала на них самым магическим образом, и два зареванных поросеночка в мгновение ока превращались в милых и славных ангелочков, стоило сестренке начать подпрыгивать перед ними, весело скандируя нескладные слова при каждом подскоке.

Потом Хенька выросла и пошла в гимназию, а считалка так по-прежнему к ней и привязалась. Под нее весело было пересчитывать выщербленные ступеньки, взбираясь к себе на последний этаж, под звонкое пощелкивание деревянных подметок и гудение лестничной ограды, по которой гулко трыкал потрепанный угол ранца.

Но бывали дни, когда не хотелось ни петь, ни припрыгивать, ни будить ранцем гулкое эхо, дремавшее в пыльном лестничном пролете. В такие дни Хенька тащилась домой нога за ногу, стараясь изо всех сил оттянуть неизбежную ругань мачехи, ее мелкие злые слезы и обидные слова, которыми та хлестала Хеньку хуже, чем портовый грузчик свою замученную клячу.

Вот и сегодня девочка тянулась по лестнице так, словно к каждой ноге у нее была привязана пудовая гиря. На последней площадке перед своим этажом она с отчаянием вцепилась пальчиками, побелевшими на костяшках, в облупившуюся оконную раму, и с силой прижалась лбом к мутному, засиженному мухами стеклу. Внизу, на пыльных камнях двора, возились малыши, матери и нянюшки мирно судачили о своих мелочах, и никто не догадывался, какую бомбу несет в своем поношенном ранце худенькая черноглазая девчушка – подросток.

Был бы жив отец — он бы точно нашел какой-то выход из положения, в этом Хенька была твердо уверена. Но отец вот уже три года как спал рядом с мамой под чахлой бирючиной в самом дальнем и неприглядном углу Святого Игнация – старого городского кладбища, где хоронили в основном бедноту. Земля там была совсем сухая и каменистая, и как Хенька ни старалась, никакие цветы толком не приживались на двух почти сравнявшихся с землей холмиках.

А мачеха… Да что мачеха? Эту бледную, нервную женщину с неопределенного цвета волосами и длинными ломкими пальцами отец привез из какой-то своей дальней поездки года через два после смерти мамы. «Нехорошо, когда за девочкой смотрит один мужчина, ни постирать толком, ни накормить. И поездки эти его вечные…» — судачили соседки, приглядываясь к новой хозяйке маленькой квартирки под самой крышей. «Теперь хоть малышка будет присмотрена, да и самому полегче, что за жизнь – в тридцать два года оставаться вдовцом?».

Хенька так и не поняла, откуда мачеха была родом. Но то, что не хишартская она – это точно. Вон и волосы какие светлые, и кожа. И язык так смешно коверкает… Хенька даже пыталась одно время говорить как мачеха, но противный кусачий прут в руке отца быстро отучил ее от насмешек над непрошенной родственницей. Заодно пришлось смириться и с тем, что собственное Хенькино имя мачеха никогда не сумеет произносить правильно. Так и вышло, что из Иоанны она сначала превратилась Хеанну, а потом просто в Хеньку.

Через год родились Близнецы, потом отец все чаще и чаще стал возвращаться домой сумрачный, перестал шутить и играть с дочкой, только сутулился больше прежнего и частенько глухо кашлял. А еще через пару лет отцовы сотрудники, глухо ворча и поругиваясь сквозь зубы, с трудом спустили на руках по узкой лестнице простой щелястый гроб, выпили на кладбище по рюмке гроки, поднесенной прозрачной от горя вдовой, и разошлись по домам под воркотню своих кругленьких уютных жен, качавших головами и вздыхавших о маленькой Хеньке, так рано оставшейся круглой сироткой.

Но сколько на площадке ни стой, домой возвращаться все равно надо, не то мачеха доавит еще и за опоздание. Или вообще без обеда оставит, а это еще хуже, у Хеньки с самого раннего утра во рту макового зернышка не было. Подхватив за лямку брошенный на пол ранец, девочка поднялась на последний пролет, чувствуя, как с каждой ступенькой усиливается сосущая тяжесть в животе. Ну вот и до последней шелушинки краски знакомая дверь, и эмалевая табличка с цифрами 3 и 8, и беленькая кнопочка звонка, западающего внутрь, если на нее давить слишком сильно…

Мачеха возникла на пороге молниеносно, словно уже ждала за дверью, вся в нетерпении, когда же наконец придет вечно опаздывающая девица. Хенька поздоровалась, расшнуровала пыльные ботинки (ох, опять пора подметки прибивать, а то того и гляди каши запросят!) и попыталась бочком проскользнуть мимо мачехи в свою комнату, но не вышло. Мачеха в упор уставилась на Хеньку своими словно выцветшими за последние годы глазами, от этого взгляда девочке по-прежнему делалось так же нехорошо, как и много лет назад.

Невольно опустив взгляд, Хенька вытянула из ранца узкий длинный конверт, содержимое которого было ей уже слишком хорошо известно – классная дама сочла нужным сама сначала побеседовать с ланчи Зенрадо. Мачеха бегло проглядела аттестат за третью четверть, после чего впилась глазами в ровные лиловые строчки комментария.

«Администрация гимназии приносит свои извинения… сложные времена… недостаток средств… отменить вспомоществование… благоволите внести плату за следующую четверть в ближайшие три дня…»

Минуту или две мачеха стояла словно в столбняке, словно не понимая, что написано в бумаге. Потом она отбросила листок, вцепилась обеими руками в волосы, и закачалась из стороны в сторону, бессвязно выкрикивая отдельные слова. Прибежавшие на крик Близнецы дружно вцепились в материнскую юбку и заревели, а Хенька стояла, оглушенная потоком обрушившихся на ее голову злых и несправедливых слов. Мачеха кричала, что Хенька сама виновата, наверняка училась плохо, или была дерзкой и невоспитанной, потому ей и отменили пособие, которое давали как сироте. И что теперь по Хенькиной милости Близнецы должны умереть с голоду или пойти побираться на панель, потому что нет с доме ни тайла лишнего, хлеба купить не на что, а не то что платить за учебу нахлебницам и лентяйкам, только и знающим, как сидеть на чужой шее и объедать беспомощных вдов и сирот. И что если Хенька по-прежнему намерена строить из себя чистоплюйку и делать вид, что предложение лано Гортензио к ней не относится, то может убираться из дома на все четыре стороны, потому что нет у мачехи ни средств, ни желания держать у себя в семье великовозрастную девицу, от которой толку никакого, а только одни убытки.

В конце концов мачеха закашлялась, выпучив глаза и хватая рукою воздух рядом с туго застегнутым воротом блузки. Близнецы взвыли еще громче, а Хенька, вместо того, чтобы, как водится, кинуться на кухню за холодной водой, сунула ноги в растоптанные старенькие туфельки, развернулась на каблуках, и выскочила на площадку, громко хлопнув напоследок дверью. Два этажа вниз она проскочила на одном дыхании, но перед дверью лано Гортензио застыла как вкопанная, не в силах совершить последний решающий шаг. Весь ужас, все отвращение, которые возникали в ней каждый раз, когда толстенький лоснящийся хозяин кинематографа «Антей» при встрече приглашал нанести ему визит, ненадолго, буквально на полчасика, комом подкатили к горлу. Если бы не сегодняшнее письмо, Хенька в жизни бы не согласилась, но… Мачеха и так уже сколько раз ругала ее дурой и нахлебницей, утверждая, что Хенька могла бы сама в дом деньги приносить вместо того, чтобы вырывать последний кусок хлеба у Близнецов. И что не та у них жизнь, чтобы слишком разборчивыми быть…

А Близнецы и вправду давно уже не упитанные поросятки, а худенькие, прозрачные, и под глазами у них вечно синячищи. И мачеха кашляет… И ботнки давно чинить пора, а на отцову пенсию вчетвером не проживешь, тем более, что с каждым днем все так дорожает… И Хенька, боясь, что в последнюю минуту все-таки не выдержит и сбежит, решительно нажала на перламутровую кнопочку звонка.

… Через полчаса все было уже кончено. Дрожа и сглатывая слезы, Хенька натянула чулки, через голову набросила на себя старенькой гимназическое платьице, кое-как сплела из рассыпавшихся по плечам волос косу, не глядя приняла из рук лано Гортензио пачечку шероховатых купюр и выскочила на площадку, чувствуя, как к горлу неостановимо подкатывает тошнота.

И снова Хенька стояла на той же площадке, только внизу больше не было ни нянек, ни малышей. Бумажки жгли ей руку, и она машинально сунула их в карман платья. Девочка чувствовала странную звенящую пустоту внутри. После того, что совершилось, она больше не может жить, как прежняя Хенька. Не может войти в свой класс, не может обнять и поцеловать Близнецов, и с Виктором… с ним тоже не может больше видеться. А раз так, зачем ей все это? Хенька умерла, вместо нее осталась только пустая оболочка, чтуть-чуть напоминающая былую Хеньку. А кому нужна оболочка? Пускай летит себе, как воздушный шарик, вместе с облаками. Те никогда не спросят, что ней такое приключилось, только обнимут мягко, укачают так, что забудется вся боль…

Стиснув зубы, Хенька с силой рванула на себя дряхлую оконную раму. С жалобным звяканием отскочил и заплясал по ступенькам шпингалет, в растворившееся окно ворвался влажный весенний ветер, несущий с гор первые цветочные запахи, взмел фонтанчиками слежавшуюся за зиму в углах пыль. Хенька взобралась на подоконник, выпрямилась почти в полный рост и сделала шажок, чтобы оказаться уже на самом внешнем карнизе. Ну вот, еще один маленький шаг, и все будет кончено. От высоты закружилась голова, и Хенька невольно зажмурилась, и в ту де минуту чьи-то сильные руки мягко, но крепко стиснули ее талию, а потом втянули внутрь, обратно на площадку.

— Пусти! Не имеешь права!… Пусти… те…

Хенькин кулачок, занесенный для удара, так и повис в воздухе. Веселые синие глаза с удивлением разглядывали девочку, и под этим взглядом вся Хенькина ярость пополам с решимостью куда-то улетучились. Она попробовала еще раз рвануться, но стальные объятия незнакомца разжать было не так-то просто.

— Милая ланчи, сопротивление бесполезно! – весело сообщил незнакомец, кивнув головой, и грива черных волос согласно качнулась в такт этому движению.
— Вы взяты в плен, и теперь я вас без выкупа не отпущу, — столь же радостно сообщил неведомый спаситель.
— Ах, выкуп тебе? – неожиданно яростно воскликнула Хенька, выхватывая из кармана разноцветные бумажки. – Ну так получи, что мало? Еще хочешь?

С этими словами она швырнула всю пачку прямо в лицо незнакомца и отчаянно рванулась, попытавшись снова обрести свободу.

— А вот теперь спокойно, — тем спокойным тоном, которому не возражают, потребовал Синеглазый. – Я не спрашиваю вас, с чего вы пожелали составить компанию птичкам, это дело ваше. Но очень прошу избавить меня от необходимости видеть столь очаровательную ланчи превратившейся в бесформенное нечто. Я, знаете ли, несколько старомоден, предпочитаю иметь дело с барышнями о натюрель, а не в виде кандидаток на отправку к Святому Игнацию. Тем более с такими очаровательными барышнями.

Его по-прежнему веселый взгляд восторженно обежал всю ладную пышноволосую Хенькину фигурку.
— Сестренка, а давай ты еще поживешь, а? – неожиданно доверительно попросил Синеглазый, одной рукой по-прежнему придерживая девочку, а другой подбирая с пола разлетевшиеся бумажки. — Ну хотя бы немного, пожалуйста. А то иначе я не успею угостить тебя шоколадным мороженым со сливками в кофейне у лано Бенедикта, а он как раз нынче днем сбил свежую порцию.
— Ну как, пошли? – купюры благополучно опустились на свое прежнее место в Хенькином карманчике, окно тоже каким-то чудом вдруг закрылось, и даже шпингалет не успел удрать слишком далеко, так и лежал, поблескивая, на плитах площадки.
— Идем, сестренка? – мужская рука бережно обхватила худенькие девичьи плечи. – Или ы хочешь сказать, что не любишь шоколадное мороженое со сливками?
— Оставьте вы меня в покое! – с неожиданной яростью закричала Хенька. – Никуда я с вами не пойду, не лезьте ко мне с вашим мороженым. И вообще, что вам всем от меня надо? Уйди, не лезь ты ко мне, Бога ради!
Она попыталась вывернуться из объятий, но так и не сумела, и только смогла наконец уставиться в пол, чтобы не видеть магического гипнотизирующего взгляда так невовремя вмешавшегося мужчины. «Кто тебя обидел, сестренка?» – вопрос прозвучал мягко, но так, что не ответить было совершенно невозможно. Хенька смятенно отшатнулась в сторону, наткнулась всем своим тылом на прутья лестничной ограды, невольно взвыла от остро вспыхнувшей боли и наконец расплакалась, как плачут тринадцатилетние девчонки, которых кто-то жестоко оскорбил…

… – Гортензио, говоришь? – синие глаза незнакомца внезапно стали стальными и узкими, как щелочки. – С третьего этажа, хозяин киношки? А ну-ка пошли, сестренка, люблю я кино, особенно приключенческое.
— Не надо, пожалуйста, — Хенька вцепилась в руку собеседника, словно пытаясь не дать ему совершить задуманное. – Я же сама… Я знала…
Вместо ответа Синеглазый стремительно ринулся вниз по лестнице, увлекая за собой девочку. На площаджке третьего этажа он вопросительно глянул на свою спутницу, и она, не в силах сопротивляться его мягкому. Но властному напору, кивнула на среднюю из трех весьма затейливо украшенных дверей.

Раздался резкий короткий звонок, затем кто-то явно прильнул изнутри к глазку, долго гремел запорами, и наконец Хенька снова оказалась в той же самой прихожей, откуда так недавно с ужасом убегала. Лано Гортензио скользнул по ней взглядом, словно никогда в жизни не видел, и любезно поинтересовался у элегантного молодого мужчины явно богемного вида, чем может быть ему полезен.

Гость сообщил, что интересуется фотографическими карточками, желательно попикантнее, ну там…. Он с неопределенным видом пошевелил в воздухе пальцами и кивнул в сторону сжавшейся в комочек Хеньки. Особенно визитеру было желательно стать обладателем карточек, на которых юных барышень поддвергают… как бы это выразиться… традиционным хишартским наказаниям… желательно не слишком мягким. Крупная купюра, мелькнувшая в воздухе, придала словам посетителя дополнительный вес.
— Ах карточки, засуетился лано Гортензио, — Да-да, конечно, сию секунду, извольте подождать…
Он скрылся в соседней комнате и через минуту вернулся с пухлым альбомом.

— Вот, извольте выбрать-с… На все вкусы. Брюнетки, блондинки, корпулентные, и так, худышки-с…

Визитер со скучающим выражением пролистнул альбом, поманил пальцем к себе поближе хозяина дома, и на ушко поинтересовался, нельзя ли устроить такую сценку… ну вы понимаете… одним словом, воспользоваться любезностью хозяина и его несомненно изрядным арсеналом…. дабы получить карточки совсем уж по собственному вкусу… благо модель тоже имеется….

Скользнувшая в кармашек жилета купюра довершила дело, и лано Гортензио распахнул двери своей студии, приглашая Хеньку снова пройти туда, откуда она с таким отвращением убежала.

— Извольте видеть, камера как специально вас дожидалась, и пластинка уже заряжена, — продемонстрировал он чудо заморской техники, равных которому не было ни у кого в целом Чалько. — Достаточно только вот эдак сделать, и будет у вас на память все, что пожелаете.

— И это тоже к вашим услугам.

Матерчатая портьера съехала в сторону, открывая целую стену, увешанную плетьми, кнутами, полосками и прочими инструментами, назначенными терзать слабую человечью плоть.

— Что посоветуете? — Поинтересовался визитер, присматриваясь к инструментам. – Желательно, чтобы следы оставались подольше и помнились получше.

— О, тогда рекомендую, — хозяин снял со стены длинный гибкий кнут с отполированной деревянной рукояткой. – Останетесь довольны, лучший экземпляр моей коллекции.

Говоря это, он многозначительно подмигнул в хенькину сторону, давая понять, что, дескать, все прекрасно понимает, этих девиц только драть и драть…

— Ну что ж… – задумчиво ответил гость, примериваясь к поданному ему инструменту. – Надеюсь, вы тоже останетесь довольны.

Лано Гортензио самодовольно усмехнулся, и в ту же секунду его запятья схватили словно стальные клещи. Никакие попытки сопротивляться, никакие возмущенные вопли и обещания вызвать полицию на незнакомца эффекта так и не возымели. «Зови-зови», — пробурчал он сквозь зубы, затягивая подхваченной на стенде же веревкой руки хозяина и притягивая их к батарее центрального отопления так, что стоять тому приходилось согнувшись пополам. «Интересно, какой срок тебе дадут за подпольную лабораторию с порнографическими карточками? Или, ты думаешь, твои художества до полиции не дойдут?»

— Не имеете права… – жалобно прохрипел лано Гортензио. – Я думал, вы честный клиент, а вы…

— Это вы бесчестный торгаш, — почти весело парировал гость, срезая перочинным ножом пуговицы с штанов и подштанников хозяина.

— Что вы намерены делать? – с ужасом возопил побагровевший лано Гортензио, видя, как незнакомец выпрямился возле его кормы. – Я буду жа…

— Для начала ты скажешь, где хранятся все отпечатки и фотопластинки, — властно потребовал незнакомец, прочерчивая кнутом первую алую полосу поперек дряблых ягодиц лано Гортензио.

— Прекра… не имееее…. – второй отпечаток пресек на середине возмущенную фразу.

— Ну что, сразу скажешь, или будешь мне голову морочить? – азартно поинтересовался гость, входя в мерный ритм «фьюююю-чпок-фьююююю-чпок». – Если скажешь, обойдемся без полиции, так и быть, даю слово честного человека.

— Пла… пластинки в кабинете…. в яшиках стенного шкафа, — плачущим голосом отвечал хозяин, а отпечатки все там же… в больших коробках.

— Хенька, затапливай печку! – весело распорядился гость, продолжая все так же мерно нахлестывать порядком покрасневший и активно вихляющийся зад хозяина. – Что-то у нас тут недостаточно жарко, надо огоньку подбавить.

Через несколько минут печка уютно гудела, в распахнутых дверцах металось пламя, пожирая одну за одной карточки, которые не глядя горстями кидала туда Хенька. Лано Гортензио тоскливым взглядом провожал каждую летящую в огонь фотографию, но ему уже было не до спасения своих сокровищ. Себя бы спасти от этого безумца, это было единственной заботившей его сейчас мыслью.
Наконец Синеглазый опустил кнут одобрительно оглядывая получившийся результат. Корма лано Гортензио, надо сказать, представляла зрелище весьма плачевное. «Ничего, за что боролся, н то и напоролся», — про себя усмехнулся визитер. Правда, отвязывать хозяина дома он пока не торопился.

После карточек настал час фотопластинок. Вскоре весь пол вокруг лано Гортензио был усыпан толстым слоем битого стекла, а кабинетные шкафы зияли ужасающей пустотой своих полок.

— Вот и славно, — одобрительно покачал головой гость, но тут Хенька, встав на цыпочки, что-то прошептала ему на ухо, и лано Гортензио сжался, справедливо предполагая, что сейчас его снова будут бить.

— Где сегодняшние пластинки? – Грозно поинтересовался гость. – Ты ж их не успел еще обработать, негодяй!

— В лаборатории, вон за той портьерой, -только и успел взвизгнуть горе-фотограф, прежде чем его багровый зад крест-накрест перечертили два новых стежка.

Через пять минут все было завершено. Непроявленные пластинки, измельченные в мелкую крошку, добавились к общему слою мусора, досыхавшие снимки какой-то незнакомой барышни отправились в печь, где с некоторым трудом все-таки вспыхнули, и никто не заметил, как радостно перекрестилась Хенька, обрадовавшись тому, что сегодняшний ее позор так и не попадется никому на глаза.

— Так как ты говоришь, управляется аппарат? – поинтересовался гость, нацеливаясь длинным складчатым объективом аккурат на выставленную в центр кадра «мишень» хозяина.

Громкое «нееет!» слилось с шипением магния, ослепительной вспышкой и радостным возгласом незнакомца «Получилось!». Гость бережно вытащил из аппарата фотопластинку, обернул ее чистым носовым платком и спрятал в карман сюртука.

— А теперь, сударь, вы отсчитаете барышне тысячу тайлов за моральный ущерб, приказал визитер, — и не только ей, но и всем прочим ланчи, кого вы гнусно заманили, пользуясь их бедой. А я проверю!

Он издали помахал листком бумаги, найденным среди фотопластинок, и лано Гортензио горестно застонал, поняв, что список его лучших моделей находится в руках шантажиста.

— И без глупостей мне, — внезапно стальным тоном приказал посетитель. – Если ты, негодяй, снова попытаешься своим гнусным ремеслом заняться, я знаю, кому показать сегодняшний снимок, чтобы тебя на веки вечные перестали в порядочные дома пускать.

Гортензио был готов пообещать хоть луну с неба, лишь бы прекратился этот кошмар и фантасмагория. Получив долгожданную свободу, он первым делом растер затекшие кисти рук. Затем, шипя и охая, натянул панталоны, и, придерживая их обеими руками, засеменил в спальню, где в сейфе хранил часть наличных денег.

Хенька с изумлением уставилась на врученую ей тысячу тайлов. Такую колоссальную сумму она не могла себе представить даже в самых сказочных снах. Отвернувшись от мужчин, она быстрым движением сунула купюры в чулок, покрепче затянула подвязку, и с улыбкой взглянула на своего удивительного спасителя.

— Запомни, без глупостей! – напоследок напомнил визитер хозяину дома, изнывавшему от желания погрузиться в ледяную ванну. Наконец дверь за ними захлопнулась.

— Ну так что, идем мороженое есть? – по-мальчишески поинтересовался незнакомец, вновь ослепив Хеньку улыбкой и синеглазием. – Кстати, забыл представиться, меня зовут Эдгар.