Хишартская камарилья

 Первое место на конкурсе ПиНа 2011 года.

По условиям конкурса, представленный на него  рассказ должен был содержать три элемента: девять частов, зелёный предмет и угол.  Данный же рассказ был к тому же начат (но не закончен) к конкурсу 2010 года,  на который предлагалось подавать рождественские/новогодние сказки. Отсюда некоторое смешение жанров — и длина рассказа.  Сюжет его отчасти продолжает уже представленную здесь «Флагелляцию в Хишарте», а отчасти повесть «Девушка в чёрном над белым утёсом», которая пишется совместно Expat’ом  и Куно и, надо надеяться,  появится здесь позже.

 

— Кстати, о красавицах. Лана Амалия переводит господина Перо,  — Мариэта перевернулась на бок и поцеловала Серши в щеку.

— Не волнуйся. Ты лучше всех cказочных принцесс, — сообщил Серши, — только они, наверное, не кусались (за полчаса до того Мариэта действительно нечаянно укусила его за голое плечо, хотя ее вины в этом не было), — а что это она вдруг переводит с французского? Она же, говорят, англичанка родом… хотя по произношению не скажешь, как всю жизнь в Чалько жила.

— Она все языки знает, по-моему. За спиной лано Эдуарде все говорят, что в их семье главная ученая она, а он только перепевает господ Лейбница и Декарта… Серши, тебе пора – скоро третья стража. Тебе нужно добраться до вашей половины.

— Не волнуйся, я буду не один, — даже в темноте было  очевидно, что Серши улыбается, — Вито уйдет от Катарины не раньше, чем через полчаса, не говоря уже о Софии и Санши.. Дозорные всегда в таких случаях смотрят в сторону, если им совсем уж на голову не свалиться.  А завтра прощай на две недели…

— Софии двадцать один. Её если и поймают, то ничего серьезного ей не будет, даже если на лану Эмилию нарвется.  Катарина везучая, она никогда не попадется. А в дозоре сегодня красные гвардейцы, там этот Ла Морета, он как синий плащ увидит…  Серши, ты осторожно, лана Феликата уже присматривается…

 

— Успею, — Серши притянул Мариэту к себе, и вся её собственная осторожность выскочила у нее из головы через две секунды.

…

Обычно Мариэта выглядывала из окна или даже выходила на балкон, прежде чем выпустить Серши. Но в этот раз за окном был такой дождь и такой ветер, а ночь выдалась такая бурная не только в буквальном смысле, что на бедную Мариэту напала просто непобедимая истома — не только выйти на балкон, но и встать с постели было совершенно невозможно. Она смутно видела в предрассветной полутьме, как Серши одевался, уже в полусне поцеловала его на прощание, когда он наклонился над постелью, чуть не стукнувшись о cтолбик балдахина, и краем глаза проследила, как он выходит, запахнув плащ, на балкон, чтобы спуститься, как водится, по водосточной трубе. Голоса и топот на улице Мариэта услышала уже сквозь сон и – ошибочно – отнесла на счет не слишком приятного сновидения.

 

Когда лана Феликата постучала в её дверь четверть часа спустя, Мариэта не сразу поняла, что происходит, и пока она спросонья искала ночную рубашку, лана Феликата открыла дверь собственным ключом. Из последующего монолога, в котором слово «вертихвостка» фигурировало рефреном, Мариэта смогла заключить, что Серши свалился, как он сам нечаянно предсказал, более или менее прямо на голову патрулю, укрывшемуся под балконом от дождя (и потому невидимому сверху), что сам Серши успел удрать под арку, ведущую к половине Его Величества, но зато караульные прекрасно заметили, с какого балкона он спустился.  На балкон вела не одна дверь, и Мариэта приготовилась всё отрицать, но лана Феликата знала про каждую из фрейлин Вдовствующей Императрицы-Матери Шарлотты Орлеанской больше, чем сама девушка о себе. А потому, не тратя времени и даже не спрашивая Мариэту, почему та спит обнаженной и почему дверь на балкон не заперта, она попросту откинула одеяло и указала покрасневшей Мариэте на состояние простыни. После этого запираться было невозможно.

 

— Ну хоть время вы тут, я смотрю, даром не теряли, — ворчливо прокомментировала лана Феликата, явно довольная тем, что интуиция не подвела её,  — будет за что страдать. Радуйся, вертихвостка, что тебя не лана Эмилия поймала.  Так уж и быть, не буду тебя допрашивать, кто твой красавчик, я и так догадываюсь, а ты все равно не скажешь (не скажу,  мысленно согласилась Мариэта), — но вот всыплю тебе завтра, уж не обессудь, как следует. Так что мой тебе добрый совет: спи на спине, пока не больно.

 

Спать после такого доброго совета не получилось ни на спине, ни как-нибудь иначе, тем более, что от ночи осталось не так и много.  Утром Мариэта с трудом скрыла под пудрой синяки под глазами, поправила заодно куаферную башню и, из чистого отчаянного упрямства, наклеила черную мушку по-прежнему на правую щеку — предмет страсти есть, и она, Мариэта Ла Верде, не собирается этого скрывать, что бы ей, Мариэте, ни пришлось за это вытерпеть. Это пусть Катарина носит мушку на левой щеке, хотя про нее и Вито только нелюбопытный не знает.  А до того – про нее и Санши. А до того – про нее и Артура. А до того – про нее и… долго перечислять…

 

Ее Императорское Высочество всё утро была в прескверном настоении, Мариэта старалась не попадаться ей на глаза без необходимости, и при первой возможности сама напросилась на работу — отвечать на несколько рано прибывших поздравлений  от разных английских, а по большей части шотландских, дворян среднего уровня и даже нескольких негоциантов из числа поставщиков двора. Дело требовало политеса и тонкого знания языка, так что уроки ланы Амалии пришлись как нельзя кстати. Во-первых, разумеется, ответ должен был быть вежливым и благожелательным, но не опускаться до панибратства. Особенно такой ответ (по счастью, их была всего пара), который Её Императорское Высочество должна была просмотреть и собственноручно завизировать, – если ранг адресата позволял Мариэте поставить собственную подпись фрейлины, можно было быть чуть посвободнее. Во-вторых, до юбилея Вдовствующей императрицы-матери, ожидаемого в январе, оставалось несколько недель, то есть поздравления прибыли несколько рано, что было естественно, учитывая скорость и регулярность тогдашней почты, но и слегка рискованно, учитывая уже немолодой возраст императрицы Шарлотты. Желательно было оттенить это тоном послания, не опускаясь в то же время до откровенной нотации. В-третьих, нелюбовь Вдовствующей императрицы, француженки по происхождению, к Ганноверской династии была отлично известна. Следовательно, любой поздравивший её с берегов Альбиона был, вероятнее всего, более или менее скрытым якобитом, — а значит, ответить надлежало так, чтобы, с одной стороны, оценить этот акт гражданской смелости, а с другой, не делать этого слишком явно, чтобы у адресата в случае чего не было серьезных неприятностей.

 

***

 

Кстати, о серьезных неприятностях. Увлекшись делом, благословляя уроки ланы Амалии и стараясь не замечать откровенно насмешливых взглядов время от времени заглядывавшей в комнату Катарины, Мариэта смогла, наконец, забыть о собственной неумолимо приближающейся серьезной непрятности.  Увы, лана Феликата о ней не забыла.  В конце  дня, как раз когда Мариэта присыпала песочком последнее письмо,  лана Феликата появилась в комнате с необычно строгим видом и почему-то в сопровождении Катарины и маленькой Грациэлы.

 

— Любезные ланчи, — наедине лана Феликата выдерживала со своими подопечными манеру скорее не начальницы, а строгой, но в сущности доброй, тети, но, когда считала это необходимым, вспоминала свой титул гофмейстерины и пыталась – обычно ненадолго – напустить на себя официальный вид.  Впрочем, даже в таких случаях  до холодной недосягаемости ланы Эмилии ей было далеко.  И неудивительно — лана Феликата была из старинного, но захудалого и обедневшего рода, как, собственно, и сама Мариэта, а лана Эмилия происходила ни больше, ни меньше как из императорского дома Элаидов, пусть и по боковой и несколько щекотливой ветви, и к тому же была в молодости хороша собой, так что если бы не некоторые обстоятельства, судьба ее вполне могла сложиться совсем иначе… Словом, для ланы Феликаты положение гофмейстерины было верхом жизненного успеха и неслыханной удачей, а для ланы Эмилии (унаследовавшей пост от своей двоюродной тетки, на которую, как говорили старики, сделалась с возрастом очень похожа) – сокрушительным поражением, источником горечи и стыда, которые она в свою очередь регулярно вымещала на шкурах (иногда в прямом смысле) попавшихся ей под руку бедняжек вроде Мариэты.  Лана Феликата, впрочем, тоже могла быть строгой:

 

— Любезные ланчи, я попрошу вас следовать за мной.

 

— Лана Феликата, а куда…?  — не удержалась Грациэла

 

— Ланчи Мариэту сегодня придется наказать,  — охотно ответила лана Феликата, оттенив голосом последнее слово,  — а вас и ланчи Катарину я попрошу при этом присутствовать.

 

— За что её наказывать? – по невинному выражению лица и, по обыкновению, чуть напевающему голосу Катарины было непонятно, притворяется она или действительно не понимает, — она, бедняжка, весь день над письмами корпела, как будто у молодой дамы при дворе нет лучше занятия…

 

— Не за то, что она делала днем, а за то, что делала ночью,  — отрезала лана Феликата, — а некоторым не помешает …

 

— Лана .Феликата, — Мариэта, забыв обо всём, бухнулась на колени, — пожалуйста, наказывайте меня, как хотите, только свидетелей — не надо. Пожалуйста, пожалуйста…

 

— Э нет, вертихвостка, — лана Феликата сменила официальный тон на свое обычное домашнее ворчание, — чтобы наказание подействовало, это должно быть не только больно. Это должно быть стыдно. Раз ты уже гуляла с парнем, значит, заголяться перед женщиной наедине тебе тем более стыдно не будет. А вот поверти-ка голым задом, да повопи под лозой, да поплачь, что больше не будешь, перед подругами… может, и подумаешь в другой раз, прежде чем хвостом вертеть.   А кое-кому здесь не помешает напомнить, что бывает с теми, кто… озорничает по ночам, — она повысила голос и бросила косой взгляд на Катарину.   Катарина выдержала этот взгляд, как фехтовальщик выдерживает прямой выпад противника, не отводя глаз и всем видом выражая свою полную невинность и абсолютную абсурдность даже малейшего предположения, что тонкий, как кирпич в окно, намек может относиться к ней. Положительно, её нахальству можно было только завидовать. Зато Грациэла покраснела мучительно, всей кожей, так, что румянец стал виден на её курносой физиономии даже сквозь толстый слой румян и пудры. Похоже, что лана Феликата знала или подозревала что-то, что было неизвестно Мариэте (и Катарине, кажется, тоже). Вряд ли Грациэла в свои шестнадцать с небольшим успела… скорее, в этом случае имел место пушечный выстрел поперек курса (английское выражение, которое Мариэта слышала от ланы Амалии), то есть лана Феликата пыталась предупредить возможную беду в зародыше. А значит, похоже, что ей, Мариэте, придется несладко, раз из ее наказания делают острастку для одной подруги и напоминание для другой. Впрочем, маленькая надежда еще оставалась. Будь на месте ланы Феликаты лана Эмилия, всё было бы действительно потеряно.  Но с ланы Феликаты могло статься, в манере средневековых инквизиторов из числа более гуманных, привести преступника в камеру пыток, продемонстрировать ему орудия дознания, добиться признания и  раскаяния и удовлетвориться этим (на костер такие гуманисты, по крайней мере в Хишарте, посылали только упрямствовавших в ереси).

 

Комната, куда лана Феликата вела девушек длинными коридорами, постепенно спускавшимися вниз, действительно была, по сути, камерой пыток. Начать с того, что комната была полуподвальная (лана Феликата долго возилась с ключами, пока Мариэта стояла, опустив взгляд и стараясь не смотреть на подруг), с толстыми стенами и крошечным окошком, откуда крики не разносились по остальному дворцу. Запах этой комнаты Мариэта помнила очень хорошо, хотя последний раз была здесь пару лет назад, когда ей не было и пятнадцати – в тот раз повод для этого был куда более невинный. Пахло погребной сыростью, пахло сырой кожей от хорошо известной всем маленьким пажам и юным фрейлинам во дворце подставки-козлика, красовавшейся посредине комнаты,  а главное – пахло прутьями, отмокавшими в кадках у стены. Флора Хишарты богата кустарником, пригодным для розог, и у веток каждой породы  — свой запах. Слава Богу, хотя бы из ведра, стоявшего в стыдливо занавешенном закутке, пока не пахло – похоже, сегодня они тут первые.

 

Ну, что стоишь, вертихвостка? Платье и  корсет  — на кресло, — скомандовала лана Феликата, — девушки (официальное «ланчи» она, очевидно, потеряла по дороге),  помогите со шнуровкой.

 

Раздеться самой у Мариэты, пожалуй, и не получилось бы – руки уже начинали предательски дрожать. Катарина, напротив, явно относилась к предстоящему не как к острастке, а как к интересному представлению, которое она явно скорее предвкушала, чем боялась (тоже мне, подруга называется, мелькнуло в голове у Мариэты). Она одна (Грациэла стушевалась и забилась в угол) быстро и сноровисто помогла Мариэте раздеться до рубашки и панталон, при этом тихо сказав ей что-то, чего Мариэта не поняла. Нет, звуки она слышала прекрасно, но в слова эти звуки почему-то не складывались.  Хорошо, что дальнейшая команда ланы Феликаты была понятна и без слов – та просто указала Мариэте на ведро за занавеской. Порядок действий был, надо признаться, правильный – воспользоваться ведром было удобнее, уже сняв длинное платье. Еще поколение назад  проблем бы не было, но панталоны – изобретение последнего десятилетия – несколько усложняли задачу, несмотря на удобный разрез сзади.

 

Даже выходя из-за занавески и даже видя в руках у ланы Феликаты пучок мокрых, тоненьких прутьев из ближайшей кадки (значит, как маленькую девочку… лана Эмилия, как говорят, признает только длинные,  тяжелые одиночные прутья) , Мариэта еще надеялась в глубине души, что ее постращают заодно с подругами и простят, но лана Феликата была настроена решительно.  Подкрепив свои слова свистящим взмахом прутьев, она уничтожила последние надежды Мариэты хрестоматийным приказом:

 

— Ну что ж, вертихвостка – спускай панталоны. А вы – короткий кивок в сторону остальных двух, — будете считать.

 

Мариэта предпочла перейти этот последний рубеж унижения, уже плюхнувшись на колени на прохладную кожу подставки. Потом пришлось перегнуться через ее верхнюю часть и предоставить лане Феликате затянуть ремешки на запястьях и талии. Ремешки на щиколотках были затянуты через несколкько секунд, и затянуты на совесть  — ноги тут же начали неметь. Ремень на талии лана Феликата, наоброт, затянула не до конца («поверти-ка голым задом да повопи-ка под лозой», вспомнила Мариэта).

 

Упомянутая часть тела, надо сказать, оказалась выставленной в воздух в позе – изобретатель подставки дело знал — столь же бесстыдной, сколь и беззащитной, столь же унизительной, сколь и удобной для наказания (но не для наказываемой – для взрослой девушки подставка была всё же чуть маловата).  Вот назло не буду орать и не буду вертеться, без особой уверенности попыталась убедить себя Мариэта – в конце концов, я четвероюродная племянница принцессы Иоланты… или пятиюродная, это как считать… Ай!

 

Хлесткий удар оторвал ее от генеалогических сомнений, а начинавшийся озноб от сырости и страха растворился в огненном, жгущем, как расплавленный металл, жаре… вы понимаете, где.

 

Принцесса Иоланта, если верить известному описанию, продержалась без крика три удара. Ее четвероюродная – или пятиюродная – племянница выдержала на три или четыре удара больше. Справедливости ради, лана Феликата всё-таки не была заплечных дел мастером, но рука у нее, для женщины, была тяжелая (хотя про лану Эмилию говорили куда худшие вещи). Она хлестала свою подопечную размеренно, монотонно, без излишнего зверства, но очень чувствительно, каждый раз сдвигаясь всем корпусом, чтобы кончики прутьев впились в нежную кожу в чуть-чуть новом месте, и сопровождая каждый удар поучением, не менее хлестким, чем сам ожог розг:

 

— Не верти хвостом с парнями (хлесткий удар),

 

— Не позорь фамилию (хлесткий удар)

 

— Не позорь звание (хлесткий удар)

 

—  Грешила с голым задом (хлесткий удар) — расплачивайся голым задом (хлесткий удар)

 

После дюжины ударов или около того, воображение у нее иссякло, и она начала повторять тот же набор поучений, предоставляя Катарине громко и, надо заметить, довольно весело считать удары. Особого значения это повторение не имело, поскольку Мариэта под конец не слышала ни счета, ни поучений за собственными жалобными воплями, но лана Феликата краем уха следила за счетом и cделала паузу после трех дюжин.

 

Мариэта попробовала отдышаться. Про туго затянутые ремешки на ногах она забыла, про тоже затянувшиеся —  что и немудрено, поскольку Мариэта только что упорно пыталась разорвать прочную, толстую кожу, — ремешки на руках не задумывалась. Даже недостаточно туго затянутый  ремешок на талии, позволявший ей при каждом ударе беспомощно вилять исполосованным задом, буквально оправдывая определение «вертихвостка», вылетел у нее из головы. Cейчас у Мариэты вообще не было ни рук, ни ног, ни талии, а было только место чуть пониже этой самой талии, где эти самые ноги начинаются, и была раскаленная сковородка, которую невозможно было от этого места оторвать. Потоки слез смыли почти всю пудру с её физиономии, отнеся злосчастную черную мушку со щеки ближе к губам, как паводок несет сорванную с причала лодку и швыряет на берег в десяти лигах ниже по течению.

 

— Ну что, вертихвостка?  Будешь блудить, а?  Будешь? Будешь? Каждый вопрос сопровождался ударом-напоминанием, который Катарина тут же громко считала, почти заглушая вопль Мариэты.

 

— Не буду, лана Феликата,  не буду,  не буду, не надо больше…, — вполне искренне проорала та, и  тут же, сама удивляясь своей глупости и упрямству, добавила не менее искренне:

 

— А  встречаться с ним – буду. Это не блуд – он у меня один, и я его люблю.

 

— Еще спорит, — судя по голосу, лана Феликата была скорее позабавлена, чем разозлена, но оставить такое проявление неповиновения без  последствий не могла по должности, —

 

Вот тебе за наглость (хлесткий удар),

 

Вот тебе за нахальство (хлесткий удар),

 

Вот тебе за упрямство (хлесткий удар),

 

Удары эти были, пожалуй, чуть послабее первых, и всё-таки сковородка,  вроде бы чуть-чуть, самую малость начавшая остывать, накалилась снова, и вопли Мариэты были вряд ли тише.

 

— Лана Феликата, — неожиданно пропела сзади Катарина, — а можно, я ей всыплю пару горячих?

 

Мариэта задохнулась от изумления и обиды, заглушивших даже боль, и лана Феликата, похоже, удивилась не меньше.

 

Ты? ТЫ? – у нее явно не было слов от возмущения. Ты… про себя подумай!! Видно, острастка не впрок, пока не твою задницу полосуют.. Видала я нахальство, но такое…. ну, дай мне только поймать тебя, Катарина!

 

Катарина, естественно, опять изобразила полное непонимание и искреннее недоумение, а лана Феликата вернулась к делу, и молча, не слушая счета, отвесила Мариэте последние крепкие полдюжины, коротко бросив под конец:

 

— Еще раз поймаю – влетит не так.

 

Философ и математик лано Эдуарде Ла Манта, — муж  ланы Амалии, обучавшей Мариэту и других юных фрейлин иностранным языкам, — посвятил немало трудов соотношению чувств и разума, причем, как и положено философу эпохи Просвещения, превозносил разум и нападал на чувства.

 

Если бы он знал о том, что происходит сейчас, то был бы еще более убежден в своей правоте.

 

Мало того, что чувства привели к тому, что Мариэту только что пребольно высекли. Чувства упорно и глупо лгали ей, что кровь течет потоками по ее израненному телу, заливая подставку и пол, а разум – и память – напоминали о том, что лана Феликата великолепно умеет наказывать очень больно, но без особых последствий, — в чем Мариэта и убедилась без труда, когда ремешки расстегнули. И это, может быть, было обиднее и стыднее всего.  Одно дело орать и извиваться, когда тебя бичуют в кровь, как принцессу Иоланту, тем более когда ты ее пятиюродная или шестиюродная родственница, а другое дело делать то же самое, когда тебя примерно наказывают пучком тоненьких розг, как школьницу, и через несколько недель  и показать нечего …

 

-Любезные ланчи, разумеется, о том, что видели, — молчать, — с этим наставлением лана Феликата выставила девушек за порог, а сама задержалась на минуту  в комнате. Это было маленькое облегчение — Мариэта (растиравшая распухшие запястья — теперь, когда боль в другом месте начала самую малость утихать, про них можно было вспомнить) почти ожидала, что её, как в детстве, заставят поцеловать розги и произнести дрожащим голосом «спасибо вам, лана Феликата, что Вы меня наказали». Чувство облегчения от того, что боль уходит, было таким сильным, что она, пожалуй, сделала бы это без возражений, лишь бы её оставили в покое — геройства на сегодня хватит. Тем более, что если произнести фразу с ударением на «Вы», то она была бы вполне искренней, — попасться лане Эмилии было бы куда хуже. А уж что до выходки Катарины…

 

— Ты что, с ума сошла? – без обиняков спросила Мариэта уже в общем будуаре, более или менее восстановив слой пудры на лице- очень полезная вещь, если хочешь из только что высеченной девчонки вновь стать элегантной юной дамой.

 

— Мариэта, милочка,  — пропела Катарина, прищурившись,  — во-первых, лана Феликата так удивилась, что чуть было про тебя не забыла. Если бы я ее не отвлекла, тебе бы больше влетело.  А во-вторых, тебя и правда еще сечь и сечь. Не за то, что трахаешься с Серши, а за то, что дура, сколько бы там языков ты ни знала. Сечь, пока не поумнеешь.

 

—  Выбирай слова!

 

— А какими еще словами об этом говорить?  Как с кавалером на балу? О нежных томлениях и мечтаниях под луной? Брось. Да нет, я не спорю, Серши очень милый мальчик, но, знаешь, ни один парень не стоит того, чтобы за него изображать принцессу Иоланту. А ты правда родственница?

 

— Седьмая вода на киселе.

 

— Лане Эмилии не проболтайся – она тебя со свету сживет, хоть седьмая, хоть восьмая.

 

— Ну, я не такая дура. Фамилия другая, герб другой…

 

— А Серши знает?

 

— Знает. Но Серши не Кедлер.

 

— Надеюсь, он хотя бы поцелует каждый рубец у тебя на попе.

 

—  Поцелует… если застанет. Его на две недели на учения услали, за это время там мало что останется.

 

—  Ну хоть так. А если не захочет, так я бы на твоем месте искала другого любовника.

 

— Я не хочу другого. Я хочу Серши. Я люблю его. Я за него замуж хочу.

 

— Я же говорю, дура, драть надо, пока не поумнеешь. Люблю – это одно, а замуж – другое. Замуж надо выходить за человека состоятельного, с хорошим титулом  и глупого, и лучше старика. А потом изменять ему в свое удовольствие, вот и вся любовь. Мариэта, милочка, посмотри вокруг…

 

— Так ты Вито любишь или нет?

 

— Как тебе сказать… Вито симпатичный парень и отличный любовник («Виталис Ла Страда не отступает перед вызовом ни на поле боя, ни на ложе страсти», — передразнила она, очень удачно изобразив голос Вито),  —  но если найду еще лучше, то отправлю его в отставку. А чтобы найти лучше, надо иногда пробовать… Замуж за него я не пойду – родом он, положем,  ничего себе, но беден, как та самая мышь. И уж под розги за него точно не лягу.

 

— А то тебя спросят.

 

— Выкручусь. Мне везет.

 

***

 

Серши появился всего-то через неделю, раньше, чем ожидалось, но синих гвардейцев несколько суток держали в ночных караулах,  а Мариэта была так занята, что перенести его отсутсвие было легче, чем она боялась.   Близилось Рождество, а за ним новогодний маскарад, о котором Катарина, София, и многие другие девушки при дворе могли разговаривать часами.  За маскарадное платье Катарины платил  ее дядя, имения которого составляли заметную часть Рэншая,  но слыша от  Катарины о новых и новых украшениях, подвесках, геммах и браслетах, Мариэта начинала всерьез опасаться, что старый граф разорится.  Для бесприданницы Мариэты платье шилось за счет Её Императорского Высочества, а это означало, что в действительности бюджетом распоряжалась лана Эмилия, в число достоинств которой щедрость не входила (на вопрос «а что, собственно, входило?» Мариэта, пожалуй, затруднилась бы ответить).

 

И даже это платье  — при упоминании о котором Катарина снисходительно морщилась, а София переводила разговор на другую тему, — Мариэте приходилось честно отрабатывать.  Юбилей Ее Императорского Высочества ожидался в середине января, поздравления приходили теперь уже десятками, бОльшая часть из них из Франции, с родины императрицы Шарлотты, но и тут среди отправителей попадались эмигранты-якобиты, которым считалось хорошим тоном отвечать по-английски, а это было специальностью Мариэты – лучшей ученицы ланы Амалии. Часть французской корреспонденции тоже приходилась на нее же, а кроме того, хватало и других дел. Мариэта не жаловалась. Она привыкла, что пост фрейлины — для какой-нибудь Катарины откровенная синекура, полная балов, развлечений и романов, — для бедной дворяночки, взятой на этот пост по протекции и почти из милости, может быть довольно хлопотным.

 

Когда Серши, наконец, освободился от ночных дежурств, самой Мариэте пять или шесть ночей было не до свидания по обычной в таких случаях причине, зато первая же ночь после того вознаградила обоих с лихвой.   Ни Серши, ни Мариэта ни за что не стали бы отвечать на вопрос о том, было ли буквально выполнено требование Катарины поцеловать каждый из оставшихся к тому времени следов, и я тоже не стану выдавать эту маленькую тайну, но во всяком случае на следующее утро сочетание счастливой физиономии и плохо скрытых пудрой синяков под заспанными глазами выдало не очень привычную к конспирации Мариэту так явно, что лана Феликата вызвала ее к себе  и без обиняков спросила:

 

— Опять за свое?

 

Катарина в такой ситуации сказала бы, что не понимает, о чем идет речь, но Мариэта привыкла к честности, а кроме того, знала, что у ланы Феликаты есть чувство справедливости – никаких доказательств проступка, кроме чистосердечного и добровольного признания, у нее ведь на этот раз не было, а в такой ситуации  наказывать Мариэту было бы несправедливо. И Мариэта призналась без особого страха – в конце концов, она честно сказала, что и не собирается отказываться от своей любви.

 

— И памятка на одном месте не остановила?

 

— Не остановила, лана Феликата.

 

— И опять получить не боишься?

 

— Боюсь, лана Феликата, очень боюсь. Но… это сильнее.

 

— Значит, у тебя с ним всё-таки всерьез…

 

— Всерьез, лана Феликата.

 

— Ну что с тобой делать, вертихвостка, — вздохнула лана Феликата, — Ты понимаешь, чем рискуешь, а?  Ты дворяночка, на Конопляный двор тебя в случае чего не потянут, но скандал будет, и отсюда тебя выгонят. У тебя хоть тетка какая-нибудь с имением в провинции есть, чтобы, если что, отослать тебя туда тихо на девять месяцев?

 

— Нету, — честно сказала Мариэта, — и своего имения тоже нету. Еще с  прадедушкиных времен.

 

Ага, — опять вздохнула лана Феликата, — знаем мы таких. Есть герб, да нет ни ворот, чтобы им украсить, ни даже столового серебра, только носовые платки остались да гордость. Кстати, насчет герба.  На вот, вертихвостка, и не теряй в следующий раз, — и она вытащила из ящика орехового бюро крохотную серебряную коробочку с гербом – подарок Серши ей, Мариэте. Герб на ней был, понятное дело, не семьи Мариэты, а семьи Серши.

 

— Откуда? – вспыхнула Мариэта.

 

— Выпало из платья, когда ты раздевалась в подвале, — откровенно объяснила лана Феликата, — а эти две раззявы не заметили. Скажи спасибо, а то… сама понимаешь.

 

— Спасибо… Спасибо, лана Феликата… Куда она там закатилась-то?

 

— А вот пойдем-ка, покажу. Заодно…

 

Это предложение Мариэте не  очень понравилось, особенно последнее слово, но спорить она не могла. На этот раз ее отвели в подвал без сопровождающих, и оказалось, что угол, куда закатилась коробка, находился довольно далеко от подставки – круглое катится.

 

— Спасибо, лана Феликата, спасибо… можно, я пойду, —  Мариэте очень хотелось уйти поскорее из этой негостеприимной комнаты… тем более, что лана Феликата подозрительно задержалась у кадки с розгами, а потом один из пучков как-то сам собой оказался у нее в руках…

 

— Погоди-ка, вертихвостка, — усмехнулась лана Феликата, — сначала давай-ка заголяйся.

 

Такого предательства Мариэта не ожидала, тем более, после того, как ей вернули единственную улику…

 

— Лана Феликата, зачем…?

 

— Зачем заголяться? Чтобы выдрать тебя хорошенько, конечно, зачем еще?  Уговор — был?

 

Мариэта некстати вспомнила «Красную шапочку» в переводе ланы Амалии. Зачем большие зубы…

 

— Но я же призналась, лана Феликата, сама призналась…

 

— Да ты будешь слушаться, или нет? А ну, на подставку живо, а то добавлю!

 

Шутки кончились, и время для препирательств тоже. Задрать подол платья и сдернуть до колен панталоны было делом одной секунды, а расстегнуть шнуровку пришлось на этот раз самой лане Феликате. Мариэта машинально отметила, что в этот раз особого ритуала наказания не было – очевидно, торжественное раздевание в прошлый раз должно было произвести впечатление больше на зрительниц, чем на нее саму. Даже ремешками ей на этот раз пристегнули только руки – чтобы не было соблазна ими закрыться.

 

После этого Лана Феликата без долгих проволочек взялась за розги. А вместо нравоучений, в промежутках между ударами – хлесткими, но куда менее суровыми, чем в прошлый раз, как с удивленным облегчением отметила Мариэта, —  в довольно откровенных выражениях объяснила своей подопечной общие основы того, что в наше время известно, как ритмический метод контрацепции. Может быть, отчасти именно поэтому она  и придерживала руку – девушка должна была сохранить способность слушать и понимать.

 

— Ну, поняла, вертихвостка? – и лана Феликата отвесила Мариэте последний удар, на этот раз полновесный, для памяти, — пока что тебе везло, но везение всегда кончается.

 

— Понялаааа, — взвизгнула Мариэта, до этого момента стоически молчавшая.

 

— Ну-ка, давай проверим, — проворчала лана Феликата, расстегивая ремешки. Когда ты с ним встречаешься в следующий раз?

 

— Думала в среду, он раньше не может, а теперь получается… лана Феликата, это же сколько ждать? Мы столько не вытерпим, ни я, ни Серши… А как Катарина не залетает ?

 

— Хотела бы я это знать, — честно ответила лана Феликата, — или нет, не хотела бы. Я добрая католичка, и ты на самом деле тоже… значит, и не думай о таких вещах…

 

— Как тут не думать… долго ждать получается, лана Феликата…

 

— Под венец вам надо, — неожиданно серьезно ответила лана Феликата, — хоть и жалко будет с тобой расставаться, по правде тебе сказать.  Тогда милуйтесь хоть каждую ночь напролет… Брак по любви – веселые ночи да скучные дни… И драть тебя тогда, между прочим, никто больше не сможет… кроме разве мужа.

 

Серши говорит, что не прочь на мне жениться, — шмыгнула носом Мариэта, подтягивая панталоны и морщась при этом, — только у меня приданого нет как нет, а его жалованья еле-еле на экипировку хватает…  Капрал гвардии – почета много, денег мало. Да и свадьба должна быть какая-никакая  — положение обязывает… Что нам делать-то, лана Феликата?

 

— Вот уж не знаю, — вздохнула лана Феликата, — а Самой в ноги броситься не думала?

 

— Она меня недолюбливает. Нет, это не то чтобы опала, но я ее боюсь,  лана Феликата…  Ничего хорошего не выйдет из этого.

 

***

 

Лана Феликата не была убеждена этим заявлением, и не далее как через неделю попробовала сама попросить императрицу Шарлотту за свою подопечную, причем заручилась для этого поддержкой ланы Амалии, у которой Мариэта была любимой ученицей.  Увы, время для этого они выбрали не очень удачное – Её Императорское Высочество только что слушали очередной отчет о подготовке юбилейных торжеств, а кроме того, начинали страдать от головной боли. В таких случаях французский акцент становился особенно слышен – её Высочество, даже после сорока с лишним лет в Чалько, так и не привыкла к хишартскому r на месте французского l и всегда произносила, к примеру, blanc вместо branco, не говоря уже о пресловутых ударениях на последнем слоге.

 

— Холошо, — поморщилась императрица Шарлотта, потирая виски,  — пеледайте графине Ла Хорн, что я велела… найти способ помочь ланчи Ла Верде.

 

—  Спасибо, лана Феликата, спасибо, лана Амалия, — Мариэта не была особо разочарована, поскольку и не ожидала ничего путного, — только, лана Феликата, я одна к лане Эмилии не пойду… если я кого-нибудь еще больше боюсь, чем её Высочество, так это её…

 

***

 

Найти способ помочь? – о да, разумеется, я выполню указание её Высочества.

 

Лана Эмилия, насколько Мариэте было известно, никогда не улыбалась, да настоящая улыбка и странно смотрелась бы на её бледном, вытянутом лице, сохранившем и в шестьдесят без малого лет следы холодной, недоброй красоты, лице Королевы Снегов. Но тут Мариэте почудилось слабое подобие усмешки.

 

— К сожалению, все имеющиеся фонды заняты новогодними, а затем юбилейными торжествами. Я, разумеется, обращусь к министру финансов Его Величества, но не питаю больших надежд – предстоящая экспедиция в Текрур, первая со времен императора Иоахима…  Кстати, ланчи Ла Верде… правда ли, что Вы в родстве… она некоторое время колебалась,  выбирая выражение, и, после некоторой паузы закончила почти спокойно, но что-то в звуке её голоса заставило Мариэту вздрогнуть, — с семейством Ла Торрес?

 

— В дальнем, лана Эмилия (кто сказал ей? Кто? Кто?!!)

 

— Не беспокойтесь, ланчи Ла Верде, дело прошлое, я не помню старых обид…

 

Мариэта немедленно вспомнила слова ланы Амалии: когда люди говорят «дело не в деньгах, а в принципе», это значит, что дело в деньгах, а когда говорят «я не помню старых обид»,  это означает, что они ничего не забыли и забывать не собираются.

 

— Я не помню старых обид, и я помогу Вам.  Лана Феликата информировала меня, что Вы, ланчи Ла Верде, были замечены… в поведении, не подобающем фрейлине Ее Высочества, и даже были наказаны за это.  Я помогу Вам, ланчи Ла Верде, в первую очередь тем, что твердо обещаю Вам: если Вы будете пойманы за… неподобающими занятиями еще раз, я накажу Вас сама.  Лана Феликата  человек доброй души, и иногда ее доброта… может быть излишней (лана Феликата вспыхнула, но не решилась возражать).  Надеюсь, это обещание поможет Вам справиться с соблазнами до поры, до времени.

 

— Что до Ваших мат-ри-мо-ни-альных планов, ланчи Ла Верде, то я уже помогаю Вам. Я, как Вам известно, позаботилась о том, чтобы Вы имели возможность принять участие в новогоднем маскараде. Ваше платье уже почти готово. В этом году, как Вам, возможно, известно, маскарад будет особенный.  Его Императорское Высочество Принц Юлиан  по традиции выберет Королеву Бала и наградит её венцом. В этом году, в преддверии юбилея Её Императорского Высочества Вдовствующей Иператрицы-Матери, венец будет весьма ценным – насколько мне известно, это проходит по смете юбилейных торжеств. Вам, ланчи Ла Верде, дается шанс стать Королевой Бала и выиграть приз.

 

— Как и любой девушке на балу, лана Эмилия….

 

— Любая, или почти любая, другая девушка, которая будет на балу, платит за свое платье сама, точнее, это делает ее семья, ланчи Ла Верде. Вы же должны благодарить за этот шанс Ее Императорское Высочество… Впрочем, не только её. Насколько я знаю, самой идеей мы обязаны нашей уважаемой лане Амалии, точнее, одной из сказок, которые она только что так замечательно перевела.  Его Высочество от этой сказки в восторге.

 

Лана Амалия сдержанно поклонилась и даже коротко поблагодарила за похвалу, но Мариэта не заблуждалась – она отлично знала, что две почтенные дамы терпеть не могут друг друга, несмотря на отдаленное сходство имен.  Засим настала пора прощаться.

 

***

 

Прошло Рождество. В те годы его празднование включало куда больше богослужений, чем сейчас, и куда меньше веселья и подарков, тем более, что в Хишарте, по пришедшему с Иберийского полуострова обычаю, подарки дарятся не в Рождество и даже не в Новый Год, а пятого января, на Эпифанию.  На бесконечной торжественной мессе Мариэта, привычно повторяя знакомую с детства латынь, искала глазами Серши (великолепного в парадном синем плаще с перевязью) , ожидая возможности передать ему спрятанную в рукаве записку с датой следующего свидания и просьбой быть осторожным втройне.  Возможность представилась уже на выходе из дворцовой церкви. Как водится, Мариэта небрежно уронила записку на пол у последней церковной скамьи (как раз под фигуркой веселого черта под сиденьем – поскольку на сиденье садятся не очень уважаемым местом, то фигура черта в таком месте допускается даже в церкви), откуда Серши должен был столь же небрежно подобрать ее.  В данном случае, однако, делать это пришлось не небрежно, а, напротив, торопливо, и торопиться у Серши были все основания. Если бы он не подобрал записку, то секундой позже это сделала бы лана Эмилия, устремившаяся к ней со всех ног непонятно откуда – Мариэта была уверена, что видела ее за мгновение до того на безопасном расстоянии.

 

Мариэта не могла поручиться, что именно лана Эмилия успела разглядеть – видела ли она, к примеру, что записку уронила именно она, Мариэта. Во всяком случае, лана Эмилия с каменным лицом кивнула на преувеличенно вежливый поклон прячущего записку Серши и ни слова не сказала Мариэте… до поры до времени.

 

Утром следующего дня она разбудила Мариэту ни свет, ни заря стуком в дверь, и была очевидно разочарована, не обнаружив в комнате никого, кроме ее законной обитательницы.  Мариэту всю ночь мучили кошмары, так что увидев, кто удостоил её визитом, она в первый момент не была уверена, что окончательно проснулась и, возможно, только поэтому не упала в обморок.

 

Чуть-чуть оправившись от испуга, девушка нашла в себе смелость полюбопытствовать слегка дрожащим голосом, чему она обязана столь ранним визитом – хотя, разумеется, знала ответ,  и знала, что лане Эмилии это прекрасно известно.

 

— Вы мне понадобитесь, ланчи Ла Верде, — коротко ответила гостья, прежде чем исчезнуть (Мариэта готова была поклясться, что она оставила после себя запах серы) — зайдите ко мне после завтрака.

 

Мариэта очень надеялась привести с собой лану Амалию или, на худой конец, лану Феликату, но не нашла ни ту, ни другую. Лана Эмилия, впрочем, держалась, на первый взгляд, не особо враждебно. Начав с обычного уверения, что маскарадное платье почти готово (оно было «почти готово» уже две недели, а до бала оставалось всего-то четыре-пять дней), лана Эмилия пожаловалась на сезонную простуду, от которой даже во дворце страдало немало народа (поговаривали, что даже Его Величество Император Юлиан Второй может лишь коротко появиться на новогоднем балу), после чего немедленно выставила на стол здоровенную коробку с корреспонденцией:

 

— Боюсь, ланчи Ла Верде, что Вам придется выполнить одно последнее маленькое поручение до бала.  Все эти письма требуют срочного ответа, часть из них подлежат отправке за границу, часть внутренние, но мои помощницы, которые обычно занимаются таковыми, болеют. Я поручаю Вам ответить на письма, и надеюсь, что Вы успеете сделать это в Старом Году –  не годится переносить в Новый Год заботы старого. Для начала Вам придется рассортировать их, к сожалению, тут смешаны письма на нескольких языках, не считая хишартского..

 

— Но, лана Эмилия, тут работы на добрых две недели…  а что до писем за границу, то ни один корабль в порту Чалько всё равно не поднимет якорь по крайней мере до Эпифании… зимние шторма…

 

— Ланчи Ла Верде, Вы ведь хотите попасть на бал? Я… очень надеюсь, что Вы меня не подведете. Всего хорошего…

 

Мариэта готова была поручиться, что опять уловила на лице собеседницы ту самую еле уловимую усмешку.

 

***

 

— Смотри-ка, даже рассортировать. Совсем как зерна в сказке. А про девять розовых кустов она ничего не говорила?

 

— Лана Амалия, Вам смешно, а мне плакать хочется. Да, я понимаю, что это очень похоже на «Золушку»… только у меня уже есть принц, но нет феи-крестной.

 

— А вот это мы посмотрим, Мариэта. Я не фея, но я попробую… сыграть ее роль. Для начала, должна тебя огорчить: с Серши тебе несколько дней лучше не видеться. Ты сама знаешь, что за человек лана Эмилия. Тем более, ты должна знать про нее и про… а ты как-никак родственница, хотя и дальняя. Но ведь более близких не осталось, насколько я знаю…  Она тебе этого не забудет.

 

— Так Вы знаете, лана Амалия?

 

— Почти все знают, Мариэта. Тебе, кстати, никто не говорил, что ты похожа на нее..  на свою родственницу?

 

— Ну хоть Вы не издевайтесь, лана Амалия,  — вспыхнула Мариэта, — Катарина и так всё время подкалывает! Да там, если хотите знать, всё давно зажило…(про недавнюю добавку она умолчала, разумеется).

 

— Да я не о том, дуреха. Лицом,  лицом похожа. И фигурой тоже, между прочим.

 

— А откуда Вы знаете, как она выглядела? Все портреты как сняли тогда, тридцать лет назад, так и не вернули на место. А Вас ведь тогда еще не было в Хишарте, лана Амалия.

 

—  Сейчас разговор не обо мне, а о лане Эмилии.  Так вот, она из кожи вон вылезет, чтоы поймать тебя,  и тогда то, что зажило …

 

Мариэта вздрогнула.

 

— Вот-вот.  И записок ему больше не передавай… ну хотя бы несколько дней. Я сама ему скажу. Видишь ли, когда-то очень давно, почти сорок лет назад, лана Эмилия уже… заметила одну записку, и от этого… произошло много бед. Не надо давать ей возможности повторить…

 

— Я не знаю, о чем Вы говорите, лана Амалия.

 

— Я тоже далеко не всё знаю, Мариэта. Но не в этом дело. Давай-ка для начала посмотрим твои письма. Так, эти по-хишартски, их сюда, слава Богу, их большинство.. эти по-французски, тут пара английских, это мы умеем… что ж, Золушка, пойдем знакомиться с нашими белыми мышами.

 

«Белые мыши» оказались дюжиной девочек и девушек лет четырнадцати-шестнадцати, из которых Мариэта немного знала только Леону – младшую дочку ланы Амалии (старшие были уже замужем).

 

Это только мои лучшие ученицы,  — тихо объяснила лана Амалия, — остальные на каникулах. Им достаточно объяснить в общих чертах, что писать, а с остальным они разберутся… а мы проверим. А иностранными письмами мы с тобой займемся сами, — после чего, уже громко, обратилась к «белым мышам»:

 

— Любезные ланчи, в ближайшие дни уроков не будет. Мне нужна ваша помощь в добром деле…

 

***

 

Похоже, что кто-то успел сообщить лане Эмилии о том, что у Золушки появилась фея-крестная. Во всяком случае она восприняла выполненную работу как должное,  не выразив никакого удивления, сказала что-то не очень лестное по поводу почерка и, наконец, всё с той же тенью усмешки на губах, произнесла внешне ровным, ничего не выражавшим голосом:

 

— Что ж, ланчи Ла Верде, вот Ваш билет на маскарад, а швея ждет Вас у ланы Феликаты – Ваше платье готово.

 

Мариэта уже имела некоторое представление о том, что она должна увидеть, после последнего визита к швее для примерки. Она не ожидала ничего особенно выдающегося, и не обманулась. Катарина и София были правы, и ее предчувствия – тоже.  Да, это было платье. Это было платье, приличное для девицы из благородного, но небогатого рода. Это было платье, в котором прилично показаться на новогоднем маскараде – и, вероятнее всего, простоять весь вечер у стенки, ожидая приглашения на танец.

 

О том, чтобы девушке, пришедшей на бал в этом платье, быть замеченной среди двух сотен других и стать Королевой Бала, не могло быть и речи.

 

Лана Феликата, не посвященная  в планы Мариэты, не ожидала, конечно, восторженной реакции, но всё-таки была несколько разочарована вытянувшейся физиономией девушки и даже сделала Мариэте выговор за неблагодарность.

 

***

 

— Какое волшебство Вы выдумаете на этот раз, лана Амалия? Золушка хотела только побывать на балу – мне нужно непременно стать его Королевой…

 

— Я знаю, Мариэта, — лана Амалия присела на кресло у стола и на секунду закрыла лицо руками,

 

— Мариэта… У меня есть план, но… в сказках чем сильнее волшебство, тем оно опаснее. Пока что мы с тобой не рисковали почти ничем.  Готова ли ты… готова ли ты к тому, что теперь рисковать придется?

 

— У меня нет выбора, лана Амалия. Я не могу выйти замуж за человека, которого люблю, а если буду продолжать встречаться с ним тайком, как сейчас, меня, похоже, выгонят от двора, да перед тем еще и высекут до полусмерти. Я готова.

 

— Да… ты похожа на нее. Не только внешне. Что ж, пусть он хоть дальней родственнице поможет… должен помочь, а иначе зачем он вообще нужен, — непонятно проговорила лана Амалия скорее себе, чем собеседнице.

 

Прежде всего, платье.  То платье, которое для тебя сшили, ты отдашь Леоне. Она сыграет на маскараде твою роль – разумеется, я всё время буду рядом с ней.  Вы с ней примерно одного роста, а что до голоса, то пусть помолчит, я придумаю что-нибудь насчет простуды – или насчет маскарадной игры.  Вряд ли у нее будет много кавалеров, но она не будет в обиде – ей на бал рано, а так хоть посмотреть сможет… я бы на ее месте прыгала от восторга от такой возможности.

 

— А билет? – Мариэта понимала, что это, мягко говоря, не главная преграда, но не смогла удержаться от вопроса.

 

— Не твоя забота. Слушай дальше.  Я дам тебе парадное платье моей тещи – мой муж сохранил его как память.  Оно великолепно, поверь мне, а главное, оно сшито по моде конца прошлого века… моде тех самых времен, понимаешь… Времен… твоей дальней родственницы. Чуть пораньше, но кто теперь вспомнит точно. И, что важнее всего, оно зеленое. Как то платье, в котором… На обычный бал в нем не явишься, но новогодний маскарад есть новогодний маскарад. Придется чуть переделать, но, слава Богу, немного – у нас всего пара дней. Я справлюсь сама  — лишним людям незачем знать.

 

— А Вы умеете, лана Амалия?

 

— Я не дворянка родом, Мариэта. Своей частицей «ла» я обязана приемным родителям, а потом Эдуарде. В детстве мне приходилось работать… не только гусиным пером, как тебе.  Так что можешь гордиться, твоя фея-крёстная сама была когда-то золушкой.   Так вот, с платьем мы справимся. Теперь самое главное, Мариэта, то, без чего платье тебе не поможет. Смотри, и не говори пока никому.

 

Лана Амалия подошла к книжным полкам, занимавшим полстены кабинета, рядом с портретами нескольких подобающе мудрых и мужественных представителей рода Ла Манта, сняла с полки одну из книг и, после минутного колебания, открыла ее. Книга оказалась не книгой, а искусно замаскированным под книгу ларцом, внутри которой оказался еще один, запертый на ключ, который, как водится в таких случаях, висел у ланы Амалии на груди. Ларец открылся…  и Мариэта поняла, что то, что лежит в нём, на мягкой бархатной подушке, — вещь выходящая из ряда вон. Это был алмаз, не слишком большой по размеру, но совершенный по форме, и даже в полутьме комнаты как будто излучающий свет. А что до оттенка…

 

— Лана Амалия… Этого не может быть. Если я не сошла с ума, то это же…

 

— Он самый. Звезда Элаидов.

 

— Но ведь он же пропал тридцать лет назад. Вместе с…

 

— Вот именно. Историю своей семьи ты знаешь, Мариэта. Ты знаешь, кому император Иоахим подарил этот алмаз. Кто был его последней владелицей… до меня.

 

— Откуда он у Вас, лана Амалия? – Мариэта довольно хорошо понимала, что вряд ли получит ответ, но какой человек в своем уме удержался бы от такого вопроса в такой ситуации?

 

— Когда-нибудь я расскажу тебе, Мариэта. Надеюсь. Сейчас не могу. Она… та, что отдала мне его когда-то…  наверное, рассчитывала, что с его помощью я устрою свою жизнь… Господи прости ее наивность. Этот алмаз нельзя продать в христианском мире, Мариэта. По крайней мере, его не может продать обычный человек – не родственник дома Элаидов. Когда-то, много лет назад, когда мы с моими приемными родителями покинули Англию, но еще не вернулись в Хишарту, у нас были трудные дни… и мы показали его не одному, а трем евреям в Амстердаме. Один выгнал нас за порог и сказал, что если мы придем еще раз, он позовет городскую стражу. Второй просто испугался до смерти и сказал, что не торгует краденым. Третий с кривой усмешкой предложил нам такую смехотворную цену, что было ясно, что и он считает нас ворами. А кроме того, он не скрывал, что продать алмаз сможет только на Восток,  в мусульманскую страну… а это было бы оскорблением памяти императора Иоахима, и мой приемный отец, воевавший под его началом, сказал, что он раньше продаст свою шпагу… Нам удалось добраться до Хишарты без этой жертвы.  Я стала тем, кто я есть, без помощи Звезды Элаидов – сначала благодаря собственной голове и тому, чему она… хозяйка алмаза.. научила меня, да еще у моих приемных родителей были кое-какие связи… а потом встретила Эдуарде.  А камень так и хранится у меня – тайно и бесполезно.  Пусть он поможет… хотя бы дальней родственнице.  Она носила его на шее – ты, в отличие от меня, тоже имеешь на это право…. как родственница…  Ты знаешь сторию своей семьи, Мариэта. А принц Юлиан отлично знает историю дома Элаидов и один из самых… интригующих эпизодов этой истории.  Я знаю, о чем говорю – мой муж наставник младших принцев, но с принцем Юлианом он тоже немного знаком. Незнакомка в платье тех времен, в зеленом платье, с тем самым камнем, похожая лицом и фигурой… ему незачем знать, что некоторое сходство распространяется и на те части тела, которые он не увидит…но это поможет тебе выдержать роль.

 

Мариэта вновь вспыхнула, но не стала протестовать.

 

— Он клюнет на тайну, Мариэта, он не может не клюнуть. Но дело в том, что… я не могу и не хочу объяснять, откуда у меня этот камень. Я не хочу сейчас объяснять это даже тебе, и уж подавно не могу объяснять это властям. Я связана обещанием.  А принц Юлиан… когда придет его срок, он будет умным и сильным государем,  и он не чужд романтики… но он не так наивен и не так чист сердцем, как сказочный принц, Мариэта.

 

А потому Золушка, как в сказке, должна исчезнуть с бала… скажем, до того, как часы пробьют двенадцать. Исчезнуть, унося с собой венец Королевы Бала и приз…. и Звезду Элаидов тоже.  Мы с Леоной исчезнем незадолго до того, тебе придется добраться до наших комнат самой… а потом вернуться на бал уже в своем  собственном платье и облике.   Ну как, ты готова так рисковать, Мариэта?

— Готова, лана Амалия. И если меня поймают, когда я буду исчезать с бала, я… я не назову Вас. Я скажу, что нашла алмаз… что он хранился в нашей семье… что я…

 

— Мариэта, давай, как говорят англичане, не пытаться перейти мост, пока не подойдем к реке.  Да, план рискованный. Но ставка…

 

— В карауле будут синие гвардейцы. Можно, я скажу Серши?

 

— Я только что попросила тебя не видеться с ним до бала. Я скажу ему… то, что смогу сказать.

 

— Лана Амалия… я ничего не буду спрашивать, скажите мне только одну вещь. Одно слово. Она… она жива?

 

— Клянусь тебе, Мариэта, – не знаю. И тебе лучше сейчас не знать лишнего.

 

 

***

 

— Да, я знала, что вы похожи, но не думала что настолько, — лана Амалия поправила маску на Мариэте и в последний раз оглядела ее наряд, — что ж, с Богом! Помни, не снимай накидку, пока не войдешь в зал, а дальше – всё в твоих руках.

 

Мариэта так и сделала, — сбросила накидку, скрывавшую до поры маскарадный наряд, на руки одного из поставленных специально для этого лакеев.  На обычном балу рядом стоял бы церемонимейстер, объявляющий имена и титулы, но маскарад есть маскарад —  у Мариэты только взяли билет с золоченым обрезом, мельком взглянув на него.

 

Мариэта, в отличие от настоящей Золушки, уже бывала на балах пару раз. Но вряд ли Золушка была ослеплена сильнее…  Бесчисленные зеркала огромного бального зала отражали сотни (Мариэте показалось, что тысячи, и немудрено – отражения множились в рядах параллельных зеркал в точном соответствии с приципом, описанным еше Леонардо да Винчи) немыслимых маскарадных костюмов и платьев, шляп с плюмажами и плюмажей без шляп, черных и  разноцветных масок и полумасок, украшений и  перевязей (пустых —  шпаги на бал не допускались. Его Величество явно был осторожнее Густава шведского, заколотого заговорщиками  именно на маскараде).

 

Где-то вдалеке мелькнула  умопомрачительная Катарина, мило флиртующая с узнаваемым даже в маскарадном наряде графом Ла N (бедняга Вито, который торчит сейчас в карауле…). А в дальнем углу Мариэта на секунду увидела почти прячущихся лану Амалию и себя-Леону и тут же потеряла их, ослепленная калейдоскопом разноцветных нарядов и оглушенная звуками начинающегося бала – долетающей сверху, с балкона, музыкой, звоном парадных шпаг и бокалов, звуками  голосов, пьяных не столько от шампанского (хотя в лакеях с подносами недостатка не было – Мариэта тоже взяла бокал, справедливо рассудив, что для храбрости пригодится), сколько от атмосферы…

 

Впрочем,  медленно двигаясь к центру зала, Мариэта почувствовала, что голоса эти вокруг нее ощутимо примолкают,  а взгляды – особенно старшего поколения собравшихся — то открыто, то исподтишка обращаются к ней. Более того, это странное (или не очень странное) явление, казалось, распространялось от непосредственных соседей Мариэты всё дальше по залу. Какая-то почтенная лана в десяти шагах от Мариэты, забыв приличия, уставилась на её зеленое платье, стоя неподвижно, как жена Лота, а стоявший рядом с ней господин, в продолжение библейской темы и к некоторому удивлению Мариэты, незаметно, но недвусмысленно перекрестился.

 

Положение спасли фанфары. Как и ожидалось, Его Величество появились на балконе, в сопровождении Её Величества и принца Юлиана, всего лишь на минуту, после чего, изящным взмахом платка благословив бал и изволив громко чихнуть в тот же платок,  удалились болеть далее.  Вместе с отцом удалился и принц Юлиан – как громким шепотом прокомментировал кто-то рядом с Мариэтой, удалился, чтобы вернуться через несколько минут уже в маскарадном костюме и искать Королеву Бала инкогнито.

 

Мариэта огляделась и с некоторым удивлением обнаружила, что, хотя на недостаток внимания ей жаловаться не приходится, внимание это не совсем того рода, на которое рассчитывали они с ланой Амалией. Кавалеры бросали на зеленое платье несколько смущенные взгляды, но приглашать почему-то не торопились. Мариэта даже позволила себе второй бокал шампанского – для храбрости и чтобы сделать вид, что всё идет по плану.  Впрочем, начать нервничать всерьез она не успела – знакомый голос провозгласил «Виталис Ла Страда не боится ни демонов, ни привидений», после чего Вито – очевидно, воспользовавшийся привилегией лейтенанта, чтобы отпроситься на четверть часа из караула, — галантно щелкнул перед ней каблуками. Мариэта чуть не хихикнула, так нелепо смотрелась на фоне  синего парадного мундира  черная полумаска – единственная, чисто символическая, дань маскараду. Разумеется, Мариэта царственно приняла предложение — и получила огромное удовольствие, дразня храброго и любопытного, но не отличавшегося быстротой ума беднягу Вито в течение всего танца таинственно-односложными ответами на все его распросы. Односложными они были не столько из жестокосердия, сколько из практических соображений: если разговориться, то даже Вито узнал бы голос, а узнав, проболтался бы сразу же.  С некоторым трудом подавив желание посоветовать Вито присматривать получше за Катариной, Мариэта цеременно присела в ответ на его поклон, и очень довольный лейтенант Ла Страда вернулся к своим обязанностям.

 

После этого плотину прорвало – желающие потанцевать начали сталкиваться лбами, и Мариэте пришлось выбирать. Первые двое оказались мелкой рыбешкой, водить их за нос оказалось не сложнее, чем Вито,  зато когда появился третий, сердце Мариэты екнуло: он!

 

Автор не рыбак, но если верить знакомым рыбакам,  знающий человек чувствует по-настоящему крупную рыбу сразу, как только поплавок уверенно, тяжело уходит под воду. Мариэта почувствовала нечто подобное. Принц Юлиан, разумеется, был, внешне, неузнаваем  в костюме, над которым придворный портной явно провел не один месяц, — но скрыть манеру наследника трона Элаидов он не смог бы, даже если бы пытался..  Пара других потенциальных кавалеров как-то сразу исчезли в толпе. Как и следовало ожидать, его приглашение было очень вежливым, даже церемонным, но как-то очень очевидно не подразумевало возможности отказа.  Мариэта склонила голову, и изящный менуэт унес их в совместное кружение вокруг зала. В этом танце партнеры не слишком приближаются друг к другу, и Мариэте поначалу показалось, что принц не так уж сильно отличается от предыдущих её кавалеров. Она уже вполне вошла в роль таинственной и слегка инфернальной незнакомки, а страх, сжавший сердце в первую минуту, улетучился уже во вторую, вытесненный азартом – вполне возможно, не без помощи второго бокала шампанского, начинавшего, с некоторой задержкой, давать себя чувствовать.

 

Принц молчал, если не считать пары дежурных фраз, но взгляд, то пытавшийся проникнуть сквозь маску Мариэты, но задерживавшийся на «Звезде Элаидов», был красноречивее всех вопросов и распросов.

 

В промежутке между танцами Мариэта, тяжело дыша и не совсем однозначным жестом приложив руку к сердцу, приняла у волшебно возникшего лакея стакан лимонада, поднеся его к глазам, прежде чем отпить глоток. Принц присоединился к ней, только в его бокале оказался отнюдь не лимонад. Похоже, он, как и Мариэта, был всё-таки слегка смущен и нуждался в стимуле.

 

Менуэт сменила сарабанда, более быстрая и еще менее располагающая к разговору. Разумеется, принц опять оказался партнером Мариэты… и, разумеется, это не прошло незамеченным в зале. Внимание почти всех нетанцевавших – и некоторых танцевавщих – было теперь притянуто к ним. Некоторые взгляды, которые Мариэта ловила из-под женских масок и полумасок, вполне могли бы посоперничать с уколами не допущенных на бал шпаг. Впрочем, особо ловить взгляды ей было некогда – её глаза оказались притянутыми к глазам принца, теперь уже смотревшего не на алмаз, а только на нее самое.

 

После танца, принц уже сам взял с подноса два бокала с шампанским и церемонно, но всё так же уверенно предложил один Мариэте. Третий бокал натощак  — это было уже многовато, но отказаться было неловко. Мариэта приняла бокал, отпив из него несколько глотков (хотя пить хотелось ужасно). Принц, напротив, осушил свой бокал, как будто в нем была вода, после чего неуловимым жестом подозвал замаскированную, как и все, но очень почтительную фигуру и отдал какое-то тихое распоряжение. Которое очень скоро прояснилось – когда оркестр заиграл новый танец, оказалось, что это новомодное австрийское заимствование… нет, до появления настоящих вальсов оставалось еще лет тридцать, но этот танец, прямой предшественник вальса, уже игрался (и танцевался) на счет три четверти, и, что важнее, партнеры при этом находились уже ближе, чем в более привычных при дворе Элаидов фигурах, хотя еще не прижимались друг к другу.  Теперь принц мог, наконец, начать разговор – что и не замедлил сделать:

 

— Кто Вы, маска? (раз-два-три, раз-два-три).

 

— Ваша подданная, Ваше Высочество (, раз-два-три).   Точнее, Вашего батюшки.

 

— Значит, кто я,  Вы знаете?

 

— Ваше Высочество, я не слепая, и я женщина (раз-два-три, раз-два-…)

 

— Тем лучше. Помните: Элаидам нельзя (раз-два-три) врать – мы чувствуем (раз-два-три) обман (раз-два-три).

 

— Неуежели я могла бы (раз-два-три)  солгать Вашему Высочеству?

 

— Почему платье (раз-два-три) ? Откуда алмаз (раз-два-три) ?

 

— По праву, Ваше Высочество.

 

— По какому? Кто Вы, маска?

 

— Я не могу сказать Вам всего, Ваше Высочество.

 

— Скажите то, что можете.

 

— В моих жилах кровь Ла Торресов, (раз-два-три), — Мариэта с удовольствием пронаблюдала, как еле заметно вздрогнул собеседник, и, вспомнив слова ланы Амалии о видимом и невидимом сходстве, неожиданно для себя самой (ох, не стоило прикасаться к последнему бокалу) добавила: «а на теле следы лозы (раз-два-три) – за запретную любовь».

 

Мариэта не могла видеть лицо принца, но сильно подозревала, что он слегка побледнел. Мало кто в Чалько хорошо помнил детали событий тридцатилетней давности, но почему-то из всего хитросплетения обстоятельств не политические интриги, а именно запретная любовь осталась в памяти, и Мариэта отлично знала, что влюбленные девушки из простонародья тайком приносят в июне цветы на  холмик, без особых оснований считающийся могилой Кедлера. Интересно, знал ли это принц…

 

На ее счастье, танец кончился, но передышка оказалась краткой. Принц оказался нетерпеливее, чем ожидала Мариэта, или  ему просто надоело быть рыбой на крючке. Так или иначе, он поспешил разрубить затянушийся узел, и, надо отдать ему должное, сделал это эффектно. Еще одно незаметное распоряжение в перерыве, еще один тост, еще один быстрый, феерический танец фигур и взглядов (разумеется, принц опять танцевал с Мариэтой)  — и вот фанфары запели снова.

 

Принц подал слегка удивленной Мариэте руку и провел её – теперь уже под откровенными, а не исподтишка, взглядами всего зала, — на возвышение в конце его, неподалеку от оркестрового балкона. Фанфары смолкли, сменившись сначала гулом шепотов и пересудов, а затем – тишиной.

 

Принц снял маску.

 

— Ланос и ланчи, — голос его был почти спокоен,  но в конце фразы Мариэта уловила чуть заметную дрожь, — мне незачем испытывать ваше терпение дольше. Я нашел Королеву Бала.

 

— Ваше Высочество, еще только девять часов, — прошептал кто-то, но принц не обратил на него никакого внимания. Не глядя протянув руку, он взял с торопливо поднесенной кем-то подушечки венец-диадему, показал её залу и обернулся к Мариэтте.

 

Еще не веря, что все планы осуществляются так легко и так быстро (и правильно делая, как увидите), Мариэта присела в реверансе, и диадема оказалась у нее на голове, в точности над украшавшим её грудь алмазом.  За предыдущие доли секунды Мариэта успела разглядеть ее – и внезапно подумать о том, о чем они с ланой Амалией почему-то не задумались до сих пор. Диадема была действительно ценной, очень ценной, это было очевидно сразу – уникальная, филигранная работа прославленных чалькотских ювелиров поражала изысканными, выверенными пропорциями и незамутненным изяществом стиля, составляя достойное обрамление нескольких украшавших диадему камней. Каждый из них в отдельности, разумеется, не мог сравниться со Звездой Элаидов, но вместе они составляли созвездие немалой величины. Созвездие ястреба, надо полагать  — геральдический ястреб, герб Элаидов, украшал оба угла диадемы, а чеканная надпись по ободу объясняла ее происхождение и обстоятельства вручения.

 

И в этом была загвоздка. Диадема была великолепна и явно стоила целое состояние — но превратить её в приданое для девушки в положении Мариэты, то есть в твердую монету, в сложившихся обстоятельствах было бы не проще, чем сделать то же самое со Звездой Элаидов. Об этом еще могла бы идти речь (и то с некоторой неловкостью), если бы Мариэта могла открыться и принять награду под собственным именем, — но именно это было категорически невозможно, чтобы не подводить лану Амалию.  Диадема была слишком уникальна, чтобы продать её инкогнито и без объяснений – по крайней мере не унижаясь до тайных сделок с темными людишками или даже до переплавки благородного произведения, а то и другое было бы, разумеется, равно немыслимо для потомка рода ла Верде.

 

Судьба сыграла с Мариэтой злую шутку: её украшали сейчас два сокровища, каждое из которых было бы достойно Гарун-аль-Рашида, — и оба были для нее абсолютно бесполезны. Сказка о Золушке начинала напоминать легенду о царе Мидасе.

 

И если бы дело ограничилось только этим!

 

— Любезная ланчи, наша милостивая Королева бала,  —  любезно, но всё тем же не подразумевающим отказа тоном обратился к ней принц, — как видите, моя маска снята. Позвольте же просить и вас открыть нам лицо, чтобы мои – и Ваши, в этот вечер – подданные могли видеть свою Королеву.

 

Еще одно очевидое препятствие, о котором они с ланой Амалией не задумались. Разумеется, этого следовало ожидать, это же совершенно естественно…

 

— Ваше Высочество, —  приходилось соображать на ходу, да еще заботиться при этом о том, чтобы хотя бы немножко изменить голос, — я готова (а что я готова?)  разоблачиться перед Вами наедине, но прошу Вас оставить маскарад  — маскарадом… хотя бы до полуночи.

 

Принц, очевидно, задумался на минуту, потом молча поклонился собеседнице и, галантно подав ей руку, провел в соседний зал, где уже были расставлены ряды столиков с закусками и ждали целые роты лакеев. Мариэта успела поймать несколько взглядов: полные ревности и зависти – Катарины и еще нескольких молодых дам, благодарный и ободряющий – ланы Амалии и, увы, весьма подозрительный – ланы Эмилии, явно узнавшей голос или по крайней мере что-то подозревающей.

 

Вслед за ними, в зал для закусок перешла и заметная часть приглашенных – по большей части из числа старшего поколения: большая часто молодежи была сыта и пьяна танцами. В то же время несколько истеричных барышень, сопровождаемые смущенными родителями, ринулись из зала прочь – теперь, когда приз заведомо достался другой, бал потерял для них всякую привлекательность. Мариэта успела заметить, что, как она и надеялась, лана Амалия и Леона воспользовались возникшим движением, чтобы тоже исчезнуть, не дожидаясь неминуемого и нежелательного внимания ланы Эмилии. К некоторому её удивлению, Катарина вроде бы исчезла тоже —  неужели и она так переживает, что не ее выбрали Королевой?

 

Особо гадать ей было некогда –принц , подняв тост за Королеву бала (при этом, разумеется осушив очередной бокал до дна – Мариэте опять удалось отделаться символическим глотком) и присоединившись к аплодисментам собравшихся (Мариэте пришлось в очередной раз делать реверанс и прижимать руку к сердцу) увел свою Королеву в отдельную комнату, примыкавшую к залу.

 

Здесь тоже имелся, разумеется, столик с закусками – еще более щедро накрытый, чем столики в зале, – но Мариэта не чувствовала голода.  Она лихорадочно соображала, как быть и как выкручиваться, но принц прочно перехватил инициативу — наедине он оказался не совсем таким, как в зале. Он начал с того, что опустился на одно колено перед Мариэтой, взял ее руку в обе свои и поцеловал, после чего поднялся, не выпуская руки своей дамы, и мягким, но уверенным движением попросту снял с нее маску, прежде, чем она успела запротестовать или воспротивиться. Узнать Мариэту он, конечно, не мог, благо видел ее всего несколько раз и всегда среди других фрейлин, а потому смотрел на большие, испуганные зеленые глаза (вполне в тон зеленому платью, — а также фамилии владелицы, впрочем, неизвестной принцу) и выбившуюся из-под прически рыжеватую прядь, как будто видел их впервые.

 

— Вы прекрасны, моя Королева, — проговорил принц, — Вы прекрасны… и отважны, и, клянусь, не пожалеете о своей отваге.

 

С этими словами он всё еще мягко, но недвусмысленно потянул .Мариэту к кушетке, стоявшей рядом со столиком с закусками.

 

В ответственные моменты время, как известно, растягивается, и Мариэта успела за считаные секунды подумать об очень многих вещах сразу.

 

Во-первых, о том, что её ляпнутую сдуру фразу «я готова разоблачиться перед вами наедине» можно понимать двояко, и принц явно услышал в ней существенно больше, чем она, Мариэта, хотела сказать. Что было достаточно естественно, учитывая, что Мариэта, войдя в роль не то тени, не то наследницы своей дальней родственницы,  упомянула следы лозы на теле. Любой нормальный молодой человек, услышав от девушки о таких следах, подумает о той части девичьего тела, которую они обыкновенно украшают, а уж оттуда его мысли – если он нормальный молодой человек – могут двигаться только в одном направлении. Тем более, что обычно девушки не говорят с кавалерами на столь интимные темы, если не имеют на них вполне предметных видов.

 

Во-вторых, что даже обычный молодой человек, после того, как девушка сделала ему, как он считает, несколько недвусмысленных авансов, а потом, не споря, уединилась с ним, будет смертельно обижен отказом в логическом завершении ситуации. А принц  — не обычный молодой человек, а молодой человек, который не то что не привык к тому, чтобы ему отказывали, а просто не представляет, что такое вообще возможно.

 

В-третьих – это она скорее почувствовала, взглянув собеседнику в глаза, чем подумала и поняла,  — что принц относится к той категории хороших, в сущности, и вполне разумных в обычных обстоятельствах людей, в которых алкоголь – в особенности в излишних количествах – будит чувства и черты, которые обычно спят, и хорошо, что спят. А так как принц осушил несколько бокалов даже за последний час, то сейчас он именно в таком состоянии и может наделать немало бед, о которых через пару часов сам же будет жалеть, — а убеждать его в чем-то логически – бесполезно.  Историки действительно упоминают о том, что император Юлиан III в годы своего царствования отличался  — зная о своей слабости – редкой для склонного к излишествам века умеренностью в питии.  Вполне возможно, что именно описываемые события подтолкнули будущего Юлиана III  к этому открытию – но  в тот момент Мариэте от этого было не легче.

 

В-четвертых, что, в сущности, ситуация открывает перед ней, Мариэтой, неслыханные перспективы.  За роман с простым гвардейцем её дважды за последние пару месяцев отхлестали розгами по голым ягодицам. Став фавориткой принца Юлиана, она, пожалуй, сама сможет велеть высечь — тайно, конечно, — кого хочешь при дворе, ну, если не лану Феликату, то уж Катарину точно, и никакие связи ей не помогут (то, что так называемое везение Катарины  — не везение, а связи её дяди,  Мариэте  недавно объяснила София). И уж будущее её точно будет обеспечено – в щедрости принца сомневаться не приходилось, и никто и слова не посмеет сказать ни ей, ни Серши, если тот женится на такой  вертихвостке (более сильное выражение Мариэта не смогла бы употребить даже мысленно) и, может быть, даже станет не совсем родным отцом не совсем  обычному отпрыску дома Элаидов.

 

В-пятых, что всё это, конечно, замечательно, но мужчины делятся на Серши и всех остальных, и принц, при всех его достоинствах, попадает во вторую категорию….

 

В-шестых, что один из углов комнаты отгорожен занавеской, а за ней угадываются две двери.  О назначении одной из них Мариэта догадывалась, но вторая… Если это всего лишь еще один клозет или чулан, то дело плохо. Но если это запасной выход, тогда есть маленький шанс, что его забыли запереть, или что ключ в двери.

 

— Ваше Высочество… одну минуту… Мариэта смущенно указала на занавеску, а для вящей убедительности сняла драгоценную диадему (безумно жаль, но что поделать) и небрежно положила ее на столик (при этом растрепав прическу – рыжеватые волосы небрежно и как-то очень интимно рассыпались у нее по плечам, явно намекая, что, начав с диадемы, её обладательница там, за занавеской, собирается снять и многое другое).   Принц чуть неохотно выпустил её руку, и Мариэта скрылась за занавеской. За одной из двух дверей, и правда, оказалось то, что она ожидала увидеть, зато во второй (может быть, это главное чудо во всей сказке!) торчал ключ, а за щелью виднелась полоска света. Следуя внезапно возникшей идее, Мариэта скинула бальные туфли и выдвинула их за занавеску, чтобы принц видел… после чего, очень аккуратно повернув ключ и молясь, чтобы принц не догадался, которая из двух дверей  открылась и закрылась снова, выскользнула в открывшийся за дверью узкий коридор, сделала несколько тихих, бесшумных босоногих шагов, вышла, обогнув  угол, в коридор пошире, где уже слышны были звуки продолжающегося бала… Еще пара тихих шагов, и вот Золушка ринулась бегом прочь от стихающей за спиной музыки, в почти полном соответствии с сюжетом сказки оставляя Принцу башмачки – правда, не хрустальные и сразу оба, но уж не будем придираться.

 

***

 

Коридоры дворца были почти пусты, а несколько попавшихся навстречу слуг поспешили убраться с дороги. Эффект испорченного телефона, похоже, появился на свет куда раньше, чем собственно телефон, и слухи о появившемся на балу призраке принцессы Иоланты распространялись по нижним этажам, обрастая всё более несуразными деталями. Странно–бесшумно (кому придет в голову, что под шикарным бальным платьем – босые ноги) несущаяся по коридорам девичья фигура в старомодном зеленом платье, с рассыпавшимися по плечам рыжеватыми волосами, не очень способствовала рассеиванию этих слухов. Во всяком случае встречаться с ней и заглядывать в лицо никто особо не хотел, что было очень удачно – ведь маска осталась у принца вместе с диадемой…

 

Флигель, где находились комнаты ланы Амалии, был через двор от бального зала, и задачей Мариэты было преодолеть этот двор как можно скорее, до начала неизбежной паники.  Девушка уже соображала, как будет бежать по холодным камням босиком и что подумает стража у дверей (ведь в карауле синие гвардейцы, значит, её, скорее всего, узнают), когда увидела вдалеке перед собой, в противоположном конце длинного коридора, черную женскую фигуру, которая и не думала уступать дорогу. Напротив, секунду посмотрев на Мариэту, фигура ринулась ей навстречу, и Мариэта с ужасом узнала лану Эмилию.  Та явно пыталась  последовать за ланой Амалией и Леоной, не догнала и сейчас возвращалась восвояси – и вдруг, так неожиданно, получила новый шанс. Вряд ли она могла на таком расстоянии, в тусклом свете свечей, хорошо разглядеть лицо Мариэты, но второго зеленого платья такого фасона во дворце в эту ночь не было, и лана Эмилия явно почуяла добычу.

 

Сделав не очень грациозный пируэт, Мариэта устремилась обратно, к ближайшему перекрестку коридоров. Перед ней был путь назад, в главный зал, справа – один из выходов, где, когда она несколько минут назад пробегала мимо, маячили двое скучающих синих гвардейцев.  Увы, теперь у них появилась компания. Мариэта с ужасом услышала разнесенную гулкими сводами команду: «Приказ Его Высочества. Никого не выпускать. Искать девицу в зеленом платье», — и, взглянув направо, увидела рядом с синими гвардейцами еще три фигуры – в плащах и при шпагах, но плащи эти были не синие, как у Серши и Вито, и не красные, как у конкурирующей роты, а черные. О носителях этих плащей во дворце говорили, понизив голос, и редко кого синие и красные гвардейцы ненавидели так одинаково и так единодушно.

 

Фигуры тоже увидели Мариэту и, без лишних слов, кинулись к ней. Впереди был бальный зал с покинутым и оскорбленным принцем, сзади приближалась лана Эмилия, справа спешили черные плащи, — и Мариэта, не чуя под собой ног, кинулась влево, лихорадочно соображая, на каком посту искать Серши. Как назло, нужен был далекий конец здания.

 

Мариэте удалось пару раз сбить преследователей с толку ложным поворотом, но каждый раз через минуту вдалеке вновь раздавался топот.

 

***

 

Серши почему-то был на посту один, и выглядел более удивленным, чем встревоженным.

 

—  Ты? Откуда? Что за ерунда? Мне только что передали приказ – никого не выпускать, искать зеленое платье.

 

— Это за мной. За мной гонятся. Спрячь. Скорее,  — выдохнула Мариэта и свалилась ему на руки.  Неловко оглянувшись, Серши втолкнул её в дверь крохотной караульной комнаты позади себя и, подумав секунду, запер дверь снаружи, прежде чем Мариэта успела запротестовать.

 

Ловя ртом воздух, Мариэта прильнула глазом к замочной скважине, но, как назло, видно было очень мало. Через несколько секунд Мариэта услышала торопливые шаги нескольких человек, и властный голос осведомился:

 

— Девица в зеленом платье не проходила здесь, капрал?

 

— Никак нет, — вежливо, с еле уловимым оттенком злорадства сообщил Серши,  — и никто не проходил, кроме вашего капрала, передавшего мне приказ.

 

— Да что за чертовщина, — выругался второй черный, — некуда ей больше идти. Дайте-ка пройти посмотреть.

 

— Э нет, — отрезал Серши, — Приказ Его Высочества. Никого не пропускать.

— Вы спятили, капрал, или прикидываетесь? – осведомился первый черный. Вы что, не понимаете, что «никого» на нас не распространяется?

 

— Приказ Его Высочества, — скучным голосом повторил Серши. Никого (это слово он оттенил голосом) не пропускать.

 

Идиот!!! Мариэта готова была биться головой о дверь. Да пропусти ты их, пропусти с миром, зачем ты…?

 

—  Капрал, вам что больше надоело, эполеты или голова? – прошипел первый черный.

 

— Приказ Его Высочества, — повторил Серши, как заведенный, и Мариэта с ужасом услышала звук, заставивший ее кровь замереть в жилах – звук обнажаемых клинков. «Серши не Кедлер», — со стыдом вспомнила она собственные слова, с ужасом соображая, что ситуация начинает весьма близко напоминать многократно разукрашенные чалькотским фольклором обстоятельства гибели Кедлера. Он один, а этих трое!  Заорать, выдать себя, только его спасти….

 

Черные, однако ж, не спешили начинать драку. Лениво переругиваясь, они всё еще требовали прохода, когда Мариэта услышала звук шагов и поняла по этому звуку, что к собравшимся присоединились еще по крайней мере двое.

 

— Виталис Ла Страда не бросает товарища — провозгласил один из вновь прибывших хорошо знакомым басом, — да что это такое, отлучиться на пять минут нельзя, сразу чуть не поножовщина начинается. Ступайте, господа, ступайте с миром, мы на своем посту сами управимся.

 

— Эй, гляди, — тупо проговорил один из черных, — а вот и девица в зеленом.

 

— Не в таком, — возразил второй, — и ростом вроде выше, и волосы темнее.

 

— Много вы видели в полутьме, — пропел насмешливый, по обыкновению,  голос Катарины, явно появившейся вместе с Вито. Мариэта начинала догадываться, куда Катарина исчезла с бала и почему Вито отлучался с поста.

 

Теперь, когда к противнику прибыло подкрепление и появились свидетели, воинственности и спеси у черных сильно поубавилось, — тем более, что про Вито рассказывали, что он может в одиночку раскидать четверых, и при взгляде на него в это верилось.

 

Спросив имена собравшихся и невнятно грозясь карами за ослушание, черные совещались между собой, что делать дальше, когда к собравшимся запоздало присоединилась отставшая от погони (всё же возраст давал себя знать) лана Эмилия.  Мужская часть сообщества, похоже, не интересовала её совсем, зато при виде Катарины она, кажется, забыла о погоне за призраком. А может, и сама засомневалась в том, кого видела несколько минут назад – платье Катарины тоже было зеленым, хотя и совсем не такого фасона, как платье Мариэты, а основания избегать общества ланы Эмилии у нее тоже могли быть.

 

— Вы, собственно, что здесь делаете, любезная ланчи – в мужской компании?

 

– Позволила себе принести двум доблестным гвардейцам корзиночку с угощением с бала, лана Эмилия, — невинно, как всегда, сообщила Катарина, — а то они тут чахнут на посту в новогоднюю ночь… А тут такой переполох поднялся, меня неизвестно за кого принимают…

 

Мариэта закрыла рот рукой, чтобы не прыснуть, несмотря на серьезность положения. Положительно, Катарина иногда бывает неподражаема… корзиночку с угощением… Мариэта довольно хорошо представляла, чем Катарина на самом деле только что угощала отлучившегося с поста (второй раз за вечер) Вито.

 

— Вот что, — провозгласил старший черный, цепляясь за возможность сохранить лицо и выполнить приказ, — та или не та, а девица в зеленом. Сделайте милость, любезная ланчи, пройдите с нами, и пусть они там сами разбираются.

 

— Извольте, — пропела Катарина, — я ни в чем не виновата, мне бояться нечего. Лана Эмилия, вы ведь меня не бросите, а то лейтенант Ла Страда на посту, а одной мне с этими господами идти неловко (Мариэта была готова поручиться, что эти слова сопровождались каким-нибудь взглядом или жестом, успокаивающим готового взвиться под потолок Вито).

 

Лане Эмилии было нечего возразить, и вся компания, кроме Серши и Вито, удалилась.  Как только они удалились, Вито, естественно, осведомился, чего ради Серши влез в конфронтацию с черными, и Серши, который не мог обманывать друга, без обиняков ответил, что в караулке заперта Мариэта, и он, Серши, не мог позволить черным найти её.

 

— Да когда вы успели? – поразился Вито, — мы с Катариной отлучились-то на несколько минут. Дай я хоть пойду поздороваюсь!

 

— Не надо, — смущеннно попросил Серши, — она… э… неподобающим образом одета.

 

— Ах ты, тихоня, — рассмеялся в усы Вито, — что ж, ты отпустил меня, услуга за услугу.

 

— Спасибо. Знаешь что, покарауль-ка в мундире, одолжи плащ. Мариэта, набрасывай и идем быстро – я знаю, как пройти незаметно.

 

***

— Молодец, Мариэта, ты всё сделала правильно, и ты, Серши, тоже, — лана Амалия, похоже, не слишком переживала от того, что план, строго говоря, сорвался, — что-нибудь придумаем, всё будет хорошо. Серши, тебе пора на пост. Через сколько времени вам сменяться?

 

— Через час, лана Амалия. Остаток ночи свободен – у начальства есть совесть, Новый Год всё же.

 

— Отлично. Мариэта, мы с Леоной поможем тебе переодеться в твое собственное платье, и возвращайся на бал хотя бы на полчаса.  Нужно, чтобы тебя там видели. Заодно проверь, что с Катариной всё в порядке.

 

Бал? Про бал Мариэта совсем забыла, хотя, строго говоря, покинула его меньше часа назад.

 

 

***

 

А бал, как оказалось, продолжался, только каким-то странным образом. Часть собравшихся – самые беззаботные – продолжали, по инерции,  танцевать. Но едва ли не большая часть, столпившись вдоль стен, обсуждала исчезновение Королевы бала и принца Юлиана – который, как передавали, ударился в чёрную меланхолию, тем более, что разбуженный больной Император только что, не вставая с постели, отменил его распоряжение никого не выпускать (в самом деле, не держать же взаперти цвет общества из-за мальчишеской прихоти).

 

София и Катарина (слава Богу, ничего с ней не случилось) оживленно болтали в углу, и Мариэта присоединилась к ним с некоторым облегчением.

 

— Так вот ты где, а я тебя ищу, — обернулась к ней Катарина.

 

— Вышла проводить лану Амалию. У нее голова заболела.

 

— У ланы Эмилии, говорят, тоже – от огорчения. А ты, оказывается, разговариваешь? А что лана Амалия говорила про больное горло ?

 

— Потом объясню.

 

— Бог с тобой. Слушай, я в обиде на Его Высочество. Посмотрел на меня раз, махнул рукой и говорит: нет, и это не та.  Даже комплимента не сделал.  А куда «та» делась, никто не знает.

 

— Говорят, видели бегущей по западному коридору, — сообщила Мариэта.

 

— А по-моему, она вернулась туда, откуда пришла, и лучше нам не думать, где это может быть, — поежилась суеверная София. Одно ясно: такого новогоднего бала в Чалько больше не будет.

 

В этот момент какой-то робкий молодой человек, по виду камер-паж, набравшись храбрости, пригласил Мариэту на танец (по официальной версии, первый за вечер), и та с удовольствием воспользовалась этой передышкой и даже поддержала неизбежный шутливый разговор об исчезнувшей Королеве.

 

Еще полчаса, и Катарина, взглянув на большие настенные часы, сообщила, что пойдет проведать Вито, которому пора сменяться.  Мариэта справедливо решила, что на балу ей тоже больше делать нечего, а Серши свободен оставшуюся часть ночи…

 

Катарина и Вито исчезли сразу, и Мариэта примерно представляла, куда и зачем. Сколько можно.. впрочем, завидовать нехорошо.

 

Мариэта и Серши долго целовались в пустом проходе, ведущем к половине Ее Высочества. В промежутках между поцелуями (от раза к разу всё сокращавшихся), Серши пытался утешить возлюбленную – раз лана Амалия сказала, что всё будет хорошо, значит, так тому и быть. Мариэте очень хотелось в это верить, но сейчас все ее мысли были о Серши и о том, как им не хватало друг друга последние недели.   Неужели даже сейчас, в новогоднюю ночь, после всего пережитого, нельзя рискнуть один последний разок. Уроки ланы Феликаты она усвоила хорошо, ночь .(с точки зрения этих уроков) безопасная, лана Эмилия, как говорят, удалилась с головной болью, а кто еще будет шпионить в новогоднюю ночь, кроме ланы Эмилии?

 

И Мариэта, взяв Серши за руку, повела его к своей комнате.

 

***

 

Увы, лана Эмилия была не из тех, кого головная боль укладывает в постель. Она бродила черной тенью по разным концам дворца, снова и снова вызывая в памяти фигуру и голос девушки в зеленом – девушки, разбудившей призраки прошлого и поставившей под сомнение многое в будущем, ставшей Королевой бала и отказавшейся от этой чести, напомнившей ей, лане Эмилии, о прошлом поражении и вновь исчезнувшей, не дав свести с собой счеты.. Неясное подозрение обещало вот-вот оформиться в ясную догадку, но всё никак…

 

… звуки серебристого женского смеха и мужской басок, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери, заставили её забыть о своих мыслях и сделать охотньчью стойку. Ночное бесцельное кружение занесло ее в ту часть дворца, где мужчинам делать было нечего, и что-то подсказывало, что удача, наконец-то, поворачивается лицом.

 

Лана Эмилия толкнула дверь, —  и тонкие губы ее скривились в жестокой усмешке. Сегодня ей напомнили о старом поражении и нанесли новое, но, слава Богу, нашлось на ком отыграться – и она не посмотрит на…

 

Секунду лана Эмилия молча смотерла на парня, лихорадочно прикрывавшего себя плащом синего гвардейца, и девушку, столь же лихорадочно пытающуюся привести в порядок очень немногие остававшиеся на ней предметы туалета. Потом заговорила, смакуя каждое слово:

 

— Отлично, лейтенант Ла Страда. Я непременно сообщу Вашему начальству об этом подвиге. А вас, любезная ланчи, прошу одеться.. покамест… и  следовать за мной – немедленно. Корзиночка с угощением… вот вы и поможете мне сплести новую корзиночку для нового угощения… вы ведь знаете, из чего корзиночки обычно плетут, не так ли?

 

Увы, всякой удаче приходит конец.

 

Всегдашнее везение в конце концов изменило Катарине.

 

***

 

— Когда? – в другую минуту Мариэта улыбнулась бы, глядя на состояние Вито, но сейчас было не до улыбок.

 

— Четверть часа назад.

 

—  Да как ты её не остановил?

 

— Виталис Ла Страда готов драться один с целым взводом мужчин, — безнадежно сообщил Вито, разве что самую малость преувеличивая, — но Виталис Ла Страда не дерется с женщинами.

 

— Лана Эмилия – не женщина! Лана Эмилия – мегера, фурия, исчадие ада, — поежилась Мариэта, — Катарину пора спасать, Вито, и сделать это можно единственным способом.

 

— От чего спасать? Лана Эмилия сказала: поможете сплести корзиночку. Вроде гауптвахты, что ли. Велика беда.

 

— О боже, он всё еще не понимает. Серши, можно, я ему объясню, только быстро, а то она, небось, уже начинает …?

 

— Объясняй, только наглядных демонстраций не надо!

 

— Да там уже толком демонстрировать нечего. Именнно потому, что не лана Эмилия.  Вито, слушай, только на ходу – времени нет.

 

***

Со стороны это, должно быть, смотрелось забавно. Девушка в маскарадном платье, но без маски, и синий гвардеец в мундире, но без плаща, чуть ли не за руки тащили второго синего гвардейца (не без труда, поскольку на любых весах он без труда перетянул бы их обоих) вниз по полуподвальным коридорам.

 

— Да что ты еще думаешь! Графская дочка, красавица и с приданым! И, сам говоришь, сущий черт в постели.

 

— Да, и Бог знает кому строит глазки за моей спиной.  Я сам видел на балу.

 

— А это уж от тебя зависит. Да торопись ты, а то её сейчас уже наверняка…

 

— Иногда  мне кажется, что немножко ей будет полезно.

 

— Какое «немножко»! Это лана Эмилия!

 

Мариэте показалось, что, как будто подтверждая её слова, откуда-то снизу долетел сильно приглушенный, но различимый в ночной тишине отчаянный вопль.

 

Вито, возможно, показалось то же самое, потому что он ускорил шаг.

 

Они остановились у хорошо знакомой Мариэте подвальной двери.

 

— Заперто, —  Мариэта смущенно посмотрела на спутников.

 

— Когда Виталис Ла Страда принял решение, — раздельно произнес Вито, засучивая рукава мундира, — Виталиса Ла Страда не остановят такие пустяки.

 

Серши, отойди, — успела сказать Мариэта,  — подальше, за угол, тебе тут смотреть не на что.

 

Вито подошел к двери, как-то совсем не сильно на первый взгляд двинул плечом – и дверь открылась.

 

Мариэта осталась у двери, не показываясь в комнате, но отворачиваться не стала, справедливо рассудив, что раз Катарина видела её на подставке для порки со спущенными панталонами, да еще считала удары, то переживет, если она, Мариэта, тоже посмотрит немножко.

 

Открывшееся ей зрелище было и правда, увлекательным – но не для слабых нервами.

 

Катарина была пристегнута к той же самой подставке, в той же самой позе, что и сама Мариэта несколько недель назад, с той единственной разницей, что для более рослой Катарины подставка была уже откровенно мала, так что её обнаженные ягодицы были вздернуты выше, чем рассчитывал безымянный изобретатель подставки, будь он трижды проклят. То ли лана Эмилия решила воспользоваться этой дополнительной возможостью, то ли сама Катарина тянула время, раздеваясь как можно медленнее, но панталоны  девушки были не спущены, а сняты совсем, так что не только ягодицы, но и мелко дрожащие ноги были полностью открыты и удобно выставлены для наказания.

 

И какое это было наказание!  — Мариэте на минуту стало стыдно, что она в свое время относительно легко отделалась.

 

О том, что лана Эмилия признаёт только длинные, тяжелые одиночные прутья, она слышала еще девочкой, но только сейчас получила возможность увидеть этот инструмент в действии. На ягодицах и бедрах Катарины красовались уже добрые две дюжины багрово-синих рубцов,  выше – погуще, ниже – пореже, самый верхний – на пару дюймов ниже поясницы, самый нижний – на ту же пару дюймов выше колен. В двух или трех местах рубцы перекрещивались, в нескольких местах захлестывали на бок, до кровавых просечек.

 

Лана Эмилия как раз размахивалась для очередного удара, и так увлеклась, что в первый момент не услышала распахнувшуюся за спиной дверь.  Прут с мерзким свистом описал в воздухе резкую дугу и глубоко впился в чувствительную плоть — туда, где ноги переходят в то место, из которого они растут. Ответом был сиплый вой.  Катарина уже не могла кричать как следует – у нее был сорван голос.

 

Лана Эмилия,… — раздался укоризненный голос справа, и Мариэта с удивлением обнаружила, что в комнате присутствует лана Феликата. Очевидно, лана Эмилия и Катарина встретили её где-то по пути (Мариэта и не знала, что лана Феликата тоже собирается на маскарад). У ланы Феликаты, как помнила Мариэта, был на Катарину зуб, так что в первый момент она явно получала удовольствие от  созерцания экзекуции. Теперь же, когда лана Эмилия разошлась не на шутку, лана Феликата явно была не прочь умерить её пыл, но, будучи ниже рангом,  делала это несколько неуверенно.

 

Лана Эмилия….,  —  продолжить она не успела, прерванная неожиданным появлением Вито. Остолбенев, лана Феликата села, не глядя, на лавку у нее за спиной, перевернув кадушку с прутьями (еще фут влево, и она села бы прямо в эту кадушку, неприлично замочив платье).  Лана Эмилия, поняв пока только то, что возникло какое-то препятствие, еще раз резко, без замаха, вытянула Катарину прутом по заду, после чего, наконец, обернулась — и окаменела, как жена Лота.

 

 

Лей… Ла… Стра… Ка…-  слоги упорно не складывались в слова, но Вито слов и не слушал.

 

Подойдя к подставке, он мягко, но настойчиво отодвинул лану Эмилию и, прокашлявшись, без всякого вступления и подготовки торжественнно выпалил :

 

Катарина, ты выйдешь за меня замуж?

 

Зареванная Катарина, не полагаясь на свой сорванный голос, энергично и радостно закивала головой.

 

— Ну, вот и отлично, — Вито подцепил ручищей ремешок, стягивающий талию Катарины и, к удивленному восхищению Мариэты,  вырвал его с мясом из креплений.

 

Лейтенант Ла Страда!, — наконец, отчасти пришла в себя лана Эмилия, — вы что себе…

 

— Простите, лана Эмилия, — мягко вмешалась отчасти опомнившаяся лана Феликата, — девушка  приняла предложение и подтвердила свое согласие в присутствии двух хишартских дворянок, с этого момента она считается официально помолвленной.  А значит, мы с вами больше не имеем права её наказывать.

 

А ты, парень, молодец, но зачем же оснастку-то портить?  — повернулась она к Вито,  — она нам еще пригодится, найдутся при дворе  вертихвостки и кроме твоей милашки.

 

И лана Феликата, полностью игнорируя ловящую воздух ртом лану Эмилию, помогла Вито расстегнуть остальные ремешки.

 

Осторожно погладив исполосованный зад Катарины (Мариэта не ожидала, что его огромные ладони могут быть такими нежными), Вито с легкостью, как будто это была трехлетняя девочка, подхватил только что обретенную невесту на руки (предоставив её платью самому принять более или менее пристойную форму и начисто забыв о панталонах  — зная Вито, можно было предполагать, что для его ближайших планов они всё равно были только помехой) и направился к двери. Всё еще дрожащая Катарина крепко обвила руками его шею, а Мариэта, отскочив от двери, поспешила ретироваться, пока её не заметили.

 

— Постой-ка, парень,  — лана Феликата, в отличие от ланы Эмилии, пришла в себя оконачательно и могла оценить некоторый комизм ситуации, — может, возьмешь на память,  — и она с шутливой торжественностью предложила Вито один из пучков розог из опрокинувшейся кадки,  — не забывай драть её как следует каждый раз, как только начнет крутить хвостом с другим мужчиной, и, глядишь, будет толк.

 

Никогда, — вздрогнув, еле слышно прошептала Катарина сиплым голосом, замотав для убедительности головой, а Вито, начавший было торжественно провозглашать: «Виталис Ла Страда никогда  не поднимет руки на же.. », вдруг оборвал тираду  и вместо этого ляпнул просто: «Лана Феликата, да они же засохнут скоро».

 

— Насколько я её знаю, — съязвила лана Феликата, — не успеют.

 

Катарина опять отчаянно замотала головой,  начисто отрицая такое оскорбительное предположение,  и Вито удалился.

 

Присоединившись к ожидающим за углом Мариэте и Серши, он осторожно поставил свою пассажирку на пол  и, вернувшись к торжественному слогу, пробасил:

 

— Виталис Ла Страда не воспользуется обещанием, данным под пыткой. Катарина, если хочешь, ты можешь считать себя свободной.

 

Вместо ответа Катарина молча обняла его, а Серши, доселе молчавший, вдруг опустился на колено перед Мариэтой и чуть более красноречиво, но почти так же кратко как только что Вито, попросил её сделать его счастливейшим человеком, согласившись… и далее по тексту.

 

— Конечно, Серши, но как же…

 

— Что-нибудь придумаем. Так сказала лана Амалия,а я ей верю.

 

 

***

 — Разорвал ремешки и вынес на руках? – лана Амалия вытерла платком уголки глаз и засмеялась опять, представляя себе эту картину. Да, история повторяется, но в первый раз она обычно трагическая, а во второй смешная, — добавила она непонятно.

 

— Мне не очень хочется смеяться, лана Амалия. Мне интересно, что нам с Серши теперь делать…

 

— Вот для этого я тебя и позвала, Мариэта. Видишь ли, сегодня утром мы с Эдуарде… говорили с Его Высочеством. Он не сказочный принц, но он неплохой человек, Мариэта… в обычных обстоятельствах.  А мы рассказали ему в красках, почему нам с тобой пришлось сделать этот бал таким необычным, и как Серши готов был драться один против троих, выполняя его приказ.. и защищая тебя.

 

— И…?  Мариэта опустилась на кресло, не в силах закончить очевидный вопрос.

 

— О своем приданом можешь не беспокоиться, Мариэта, ваше с Серши ближайшее будущее устроено. Правда, одну жертву принести придется… но и на южной границе люди живут – свет не сошелся клином на Чалько. Кроме того, сама я в этом ничего не понимаю, но Эдуарде объяснил мне, что капрал гвардии соответствует армейскому лейтенанту, а значит, капитанское звание – изрядное повышение. А через пару лет мы с Катариной попробуем вернуть вас в столицу.

 

— Вы с Катариной?

 

— Как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем Вито расскажет ей во всех деталях, кто устроил его сватовство?  Она легкомысленна, но она помнит добро.

 

— Лана Амалия…  А как вы объяснили Его Высочеству… про Звезду Элаидов и вообще?

 

— Вот это не твоя забота, Мариэта,  — лана Амалия замялась на минуту,  — когда-нибудь я объясню тебе тоже. Когда-нибудь…

 

 

***